Лев Ошанин - Талисман Авиценны [роман в стихах]

Ибн Сина поглядел им устало вослед.
— Сумасшедший… — сказал Джузджани.
Ночь рассыпала звездный обещанный свет,
И пошли по пустыне они.
Ни гроша за душой, ни огня впереди.
Вместо золота звездная медь.
Только можно дышать, только можно идти
И на желтые звезды глядеть.

— Как прохладны пальцы твои, Ширин,
Как влажны глаза от счастливых слез.
Голову кружит ранний жасмин
Или запах твоих волос?
Звон песка или звон стрекоз
Не сумеют меня отвлечь
От черной линии этих кос,
От белой линии этих плеч…

— Господин мой, ты голос моих надежд
Перед аллахом и перед людьми.
Хочешь, пальцы мои себе возьми,
Хочешь, косы мои отрежь.

— Как пальцы твои горячи, Ширин,
Здесь песок и верблюды во все края.
Без тебя я со всеми совсем один,
Угаданная моя.

— Господин мой, едва ты оставил дом,
Злые люди взломали в нем тишину.
Брат мой, мальчик, мертвый остался в нем,
А меня увезли в Газну.
Там султан Махмуд Газневи,
Постылый, припал к моим губам.
А потом, искусанную, в крови,
Словно тряпку бросил меня рабам.
Господин мой, нет больше твоей Ширин…

— Погоди, это ветер звенит или ты?

— Господин мой, нет больше твоей Ширин…

— Погоди, я не вижу среди пустоты.
Ширин, откликнись, не может быть!
Где твоя доброта, Ширин?
Как давит зной, как хочется пить…
Как скрючены пальцы твои, Ширин…

Больной не холоден, не горяч,
Без ссадин и синяков.
А врач знаменит. Но какой он врач —
Он бродяга из дальних песков.
Как сайгак, он стремится запутать след
Одинокой своей тоски.
Все бросая внезапно, он столько лет
От султана бежит в пески…
Слава следом за путником щурит глаз,
Но меняет он имена.
Должен заново, заново всякий раз
Утверждать себя Ибн Сина.
А племянник эмира уже полумертв,
Отшатнулись его врачи.
Что ж, доказывай, чем ты умен и горд,
Вот тебе полутруп — лечи!
Ибн Сина замечает усмешки — пусть.
Отодвинув их в тишину,
Отрешенно он погружается в пульс,
Словно рыба в речную волну.
Пульс понятен, как книга, послушен, как раб,
Даже если оттенки малы,
Сбивчив он или ровен, силен или слаб,
Или в виде зубьев пилы.
Много видов пульса ученый познал.
Только здесь он до глупости прост —
Он не мягок, не тверд, не велик и не мал,
Не дрожит, как мышиный хвост.
Еле слышно ведет он свой ровный лад
Без падений и катастроф.
Может биться Ибн Сина об заклад —
Племянник эмира здоров.
A если здоров, почему полумертв?
На коврах лежит чуть дыша.
Почему не ест, почему не пьет?
Чем убита его душа?
— Эй, — сказал Ибн Сина в голубой тишине,—
Город ваш чужой для меня.
Вы кварталы его назовите мне,
Перечислите их имена.—
Старый лекарь плечами пожал,
Руки глубже загнал в рукава.
Деревянными палочками по ушам
Застучали его слова.
И при слове «Равшан», как при вспышке огней,
Раскололась вдруг тишина.
Дрогнул пульс и забился чуть-чуть сильней.
— Так, — сказал старику Ибн Сина.
— Кто живет там? Каждого назови!
Вереницу домов разверни.—
Застучал и забился пульс —
«Гарани…
Гарани… Гарани…»
И тогда Ибн Сина наполняет весь дом
Плеском женских имен без числа:
Сурайя, Гульчехра, Мавджуда, Гульбедом,
И Чахвар, и Ширин, и Лола…
А едва он сказал «Медиме», и больной
Вырвал руку, как ветвь из костра.
И порывисто выпил напиток хмельной,
Что стоял у постели с утра.
— Это имя скрываю я семьдесят дней,
Прячу в сердце, держу в голове.
Не позволит мне дядя жениться на ней,
Быть с чеканщиком меди в родстве.
Так зачем не даете вы мне умереть!..—
Врач склонился к нему.
— Не беда.
Посмотри, как прекрасна чеканная медь.
Умереть ты успеешь всегда. —
А эмиру сказал он:
— Вот адрес беды.
И теперь тебе выбрать пора —
Мертвый мальчик, который уснет без воды,
Или праздник любви и добра.
— Как ты выведал тайну? — воскликнул эмир.
Задышал шашлыком, черемшой.
Ибн Сина отвечал:
— Человек — это мир.
Тело лечится вместе с душой.

За окошком луна и повсюду могильные камни.
Ты перо отложи, Джузджани, твоя помощь нужна мне.
Но сначала послушай, а мысль моя будет прямая:
Я спасал молодых, у безмолвия их отнимая.
Здесь глубокий старик, с мутным взором, с морщинистой кожей.
Если б я не пришел, он, наверно, недолго бы прожил.
Он умрет, его множество мелких недугов задушит.
Но я стану тушить их, и я сохраню его душу.
Вспомни, мой Джузджани, мы без счета болезней сломили,
А от старости просто не умер никто еще в мире.
Я нашел ему дивные травы, которые редки,
Чтобы в нем обновились усталые старые клетки.
Хватит нам колесить по земле, я останусь с ним рядом,
С кишлаком его маленьким, с домом его, с его садом.
Одинокий старик! — ничего мне не надо иного.
Эти травы давать ему стану я снова и снова.
Я клянусь, Джузджани, той звездой, что до солнца не меркнет,—
Будет он долголетним, а может быть, станет бессмертным.
Наконец я пойму до конца человечью натуру…
Вот одну еще только осталось сплести мне текстуру.
Он уснул, и он выспится нынче на славу —
Отоспит мои самые первые вещие травы.
Джузджани, я как будто до сути всего доискался.
Вымой руки. Идем. Помоги приготовить лекарство.
Что за шум, Джузджани? Пусть ничто не мешает больному!

Я не знаю, учитель. Но шум приближается к дому.
Я бегу…

Стук копыт. Лязг железа жестокий и дикий…
Крики боли и ярости неутолимые крики…
Нет покоя на свете, стяжатели рыщут повсюду…

Да, учитель. На улице люди султана Махмуда.
Все узнал я, — пока хоть на миг нас беда миновала,
Сзади дома в пески уведет нас пролом из дувала.
Проводник уже поднял верблюдов. Учитель, скорее!

Не пойду никуда. Ждет меня мой старик. На заре я
Травы дам ему…

Шутишь! Ну вот, на колени я встану.
Я тебя не оставлю, не выдам на милость султану!

Так всегда, только смерть начинаю я класть на лопатки,
Надо все покидать и куда-то бежать без оглядки.
Если скроюсь — я лжец. Разве этот мне путь предначертан?

Он не знает еще, что ты мог его сделать бессмертным.

О ничтожные люди! Сжигайте жилища! Кричите!

Мы вернемся. Мы завтра вернемся. Ты слышишь, учитель…