Эдуард Камоцкий - «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг.

В общем, все стало по правилам, и уходить с работы в основном стали вовремя, т.е. после звонка, но не все. Кузнецов каждый день работал до 11-ти, и в любой момент ему мог потребоваться для информации или обсуждения любой начальник. После звонка в конце рабочего дня во многих отделах, если не в большинстве, начальники собирались вокруг шахматной доски, и разгорался жаркий бой: все начальники были на своих местах, и все они трудились, как мы шутили, «не прикладая рук». Нам такая работа была ни к чему, и мы по звонку расходились по домам А однажды в каком-то отделе я был свидетелем, как начальник отдела, оторвавшись от шахматной доски, оглядел зал: «Э… Работы невпроворот, а все смотались», т.е. он за шахматной доской, а мы должны быть за чертежной.

Но в целом, в нашем ОКБ творческий настрой сохранился. Строгая вертикаль не смогла его задавить, закваска «на интерес» осталась. В отличие от известных мне конструкторских бюро, у нас конструктор узла следил за изготовлением деталей, вместе с технологами стремился к технологичности производства и обеспечению точности исполнения. Конструктор сам следил за испытаниями и активно участвовал в доводке двигателя. Обстановка в отделах и бригадах была дружеская. Я не знаю случаев подсидки или оговоров. Дружеская атмосфера допускала некоторые вольности. С утра на рабочем месте обсуждались наши и мировые проблемы, но если того требовало дело, вечером и после звонка работали.

.Говорили о том, что в ЦИАМе и в московских ОКБ Микулина и Люлька с утра газеты читают и вечером не задерживаются. В то же время, когда я был в командировке у Микулина, мне говорили о строгостях у него. Вообще-то меня удивляло то, что москвичи по дороге на работу покупают газеты. Транспорт забит битком, газету даже не развернешь, значит, на работе собирается читать?

При большом количестве размазанных по трудовому коллективу инженеров, их стали широко использовать на «общественных» работах в качестве неквалифицированных подсобных рабочих на стройках, на благоустройстве городка, на сельхозработах в колхозах и совхозах.

Недавно Валерия Николаевна Леонтьева (в девичестве Сементовская) выпускница физмата Ростовского Госуниверситета рассказала, как они с Ритой (моей будущей женой) выпускницей физмата Саратовского Госуниверситета работали на ремонте старого двухэтажного дома.

Рабочий, к которому они были приставлены, кричит:

– Девки, раствор.

Девчата заполняют носилки раствором и несут на второй этаж. Лера вспоминает, что Рита удачно копировала интонацию – «Девкиии».

Кроме малых десантов «шефской помощи», на некоторые сельхозработы выезжали всем составом ОКБ. Я к этому относился очень одобрительно, как к акциям, пробуждающим некоторую коллективизацию мышления, сплочению людей вокруг общей цели на трудовом созидательном фундаменте, а не на разрушительном патриотизме клыкастого хищника.

Со временем, по мере «старения» коллектива, появился один весьма специфический вид «общественной» работы – это похороны сослуживца. Из здоровых мужчин формировалась команда копателей могилы – 8 человек, а из женщин команда, обслуживающая копателей могилы и в дальнейшем организующая поминки. Все делалось силами отдела, где работал умерший, но иногда, если в отделе было мало здоровых мужчин, начальник ОКБ давал помощь из других отделов. За два десятилетия, пока был молодым, я раза три копал могилы – не помню, помню только два; одно из них запомнил особенно. Дело было зимой. Кладбищенский сторож показал нам приготовленное для могилы, т.е. уже расчищенное от снега, место, и мы начали копать. Для похорон зимой, когда верхний слой земли проморожен, в заводской кузнице отковали стальные клинья, которые в мерзлую землю вгонялись кувалдой. Кирка мерзлую, как бы вязкую, землю не брала. Мы клинья получили и начали работу. Прошли, весело махая кувалдой, первый слой на глубину полштыка лопаты, прошли второй слой, а земля все мерзлая и мерзлая. По очереди меняясь, бьем кувалдой и всё выбрасываем отбитые куски твердой мерзлой земли, и это было уже не весело.

И надо так случиться, что, когда мы уже начали работать, пришла другая похоронная команда, и ей досталось место под громадным полутораметровым сугробом. Мы по глупости посочувствовали им, но они убрали снег и, сколов мерзлый верхний слой земли толщиной на штык, уже почти кончают копку, а мы все машем кувалдой.

Пришло время обеда, женщины принесли по неполному стакану водки, соленые огурчики, по миске наваристого борща с мясом и по тарелке гуляша с картофельным пюре. Пообедав, мы опять по очереди полезли в могилу.

Соседям тоже принесли обед, но они сначала закончили могилу, а потом по стаканчику «хряпнули», закусили, плотно пообедали и шумной толпой ушли.

А мы все грызем и грызем мерзлую землю. Почти на всю глубину могилы земля промерзла.

Но что я об этом пишу? Изменился общественный строй и вопрос об инженерах, поденщиках и общественных работах лежит уже совсем в другой плоскости. Но я ведь рассказываю о своем времени, и время это было особенное, нынешними властелинами и их журналистами проклинаемое.

Приписка 2012 г. Перечитывая давно написанное, мне пришла мысль, что заводы были, по сути, островками, ячейками воплощения фантазий Марксистов о будущей структуре коммунистического общества, в котором не будет государств, партий и политического руководства, а будут производственные коллективы и планирующий орган, согласовывающий их деятельность. До коммунизма мы не добрались, но наш завод фактически оказался как бы прообразом этих коммунистических трудовых коллективов. При заводе были свои детские ясли, свои детские сады, где дошкольники содержались за мизерную, символическую плату. Своя вечерняя школа, вечерний техникум и институт. Прямо на заводе медпункт, где можно было подлечить и протезировать зуб (разумеется, бесплатно). Своя поликлиника и своя больница. При заводе имелся дневной санаторий – профилакторий с лечением, питанием и спальными палатами. Своя база отдыха, где можно было провести отпуск на берегу Волги (за мизерную плату). Для детей был свой оздоровительный (пионерский) лагерь в сосновом бору на берегу Куйбышевского моря. Ну, и при заводе была хорошая дешёвая столовая, прекрасный дом культуры и кинотеатр, и свой жилищный фонд, и даже своя теплица, где выращивалась рассада для цветников в парке, который тоже был как бы заводским. Всё для работы, здоровья, отдыха и выращивания детей – самодостаточная, с полным жизненным циклом община. Кроме этого, коллективная помощь колхозам, совхозам, строителям.

Это был великий эксперимент.

Когда я после института приехал в Куйбышев, я был еще комсомольцем. На комсомольских собраниях был активен и, как мне напомнили несколько десятилетий спустя, критиковал Кузнецова. На того, кто мне об этом напомнил, это произвело такое впечатление, что, вот, запомнил. А я забыл, как о рядовом собрании. Кузнецов, не Кузнецов – какая разница, если я считаю что-то не правильным; я считал необходимым об этом сказать, для меня это были еще собрания комсомольцев – сознательных участников стройки нового государства. Но и на меня через некоторое время комсомольские собрания в ОКБ стали производить впечатление ненормальности. Сидели взрослые люди, некоторым из них было за тридцать. А как выйти из комсомола? Ты что, не согласен с целями и программой комсомола? Через 34 года после создания комсомола, в Политбюро поняли абсурдность такого положения и ограничили пребывание в комсомоле возрастом, насколько я помню, до 27-ми лет, но сейчас я прочитал, что до 26-ти.