Эдуард Камоцкий - «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг.

Впрочем, как посмотреть на бабушкину жизнь – в маминой жизни было еще меньше роз.

Правда завершилась и бабушкина, и мамина жизнь в благополучии.

Бабушка всю жизнь провела в окружении своих детей. По крайней мере, последние более чем десять лет она жила в полной сытости, наравне с директором совхоза. С ней две дочери. К ней с величайшим почтением относятся внуки – только «Бабушка, бабушка, бабушка», а мы для нее всегда «деточки». Я не помню ни одной ссоры с соседями. Были прекрасные хозяева в сибирской эвакуации. За всю жизнь она не слышала ни одного грубого слова! В оградке могилы уважаемой тещи агроном Макар Семенович посадил куст сирени, так что ее могила уж не на совсем голом бугре.

А дедушка? Его ожидала голодная смерть. Ксаверий Иосифович Фастович умер от голода! Но тут уж ничего не поделаешь. Что могла сделать мама…. Он не был обделен любовью детей, он попал под колесо истории на последнем, казалось мне до сих пор, его трагическом повороте.

Дальше мой путь лежал из совхоза в Астрахань и из Астрахани в Куйбышев.

Валентин, окончив Одесскую Высшую мореходку, решил, что море не его стихия, и, переучившись, обосновался в Астрахани в каком-то НИИ.

В Астрахани я смог взять билет в одноместную каюту первого класса. На новом большом теплоходе, где уже не было общих кают и палубных пассажиров с мешками и ящиками, все пассажиры могли гулять по любым палубам. Толик с Валиком ехали на теплоходе только до Волгограда и поэтому взяли билеты в двухместную каюту. Павел остался в Астрахани – он пожелал получить музыкальное образование. Попытка не удалась, и он поехал учиться в Новосибирск, где были родственники, как по линии отца, так и по линии матери. На фотографии пассажиры первого класса.

Пассажиров первого, да и второго официанты знали в лицо. В ту пору навстречу пароходу могла выйти лодка и показать стерлядку. Капитан мог, по просьбе поваров, остановить судно, чтобы повара купили эту стерлядку и приготовили ее для пассажиров. Я соблазнился стерлядкой, но не доел. А, когда я пришел в ресторан на следующий день, официантка спросила меня, подогреть ли оставшуюся после ужина мою стерлядку. Суда пассажирские и сейчас могут останавливаться, но вот могут ли волжане предложить стерлядку, не знаю.

Для пассажиров, которые встречались мне на палубе, поездка на теплоходе была отдыхом. Для меня это было совмещением приятного с полезным, т.е. это была дорога, совмещенная с отдыхом.

В очередной отпуск, в 1958-м году я организовал большой настоящий поход по Заполярью, в районе города Воркуты. Мне очень хотелось побывать в тундре.

Команда состояла из 8 человек, Лощинин, Андреев, Кедровский, Михаилов. В поход пошла вся наша комната: Гена Корнеев, Игорь Поздняков и Юра Федоров.

Путь в Воркуту я выбрал максимально интересным. Из Куйбышева поездом до Омска. От Омска до Салехарда по Иртышу и Оби теплоходом. У Салехарда Обь пересекли на байдарках, что вызвало не малое изумление местных обитателей пристани. В Лабытнанги по договоренности с милицией и железнодорожниками погрузились в пустой грузовой вагон. Милиция просила ни в коем случае в вагон никого не пускать – места каторжные, боялись провоза беглых. Мы еще при подготовке похода были этим обеспокоены и на заводе сделали каждому по большому кинжалу – тридцатилетние глупыши, мы что, могли пустить их в ход?

Два паровоза тащили состав через Полярный Урал. Ехали ночью. Было светло, пейзаж можно было сфотографировать. Урал невысок, но снег на вершинах опускается почти до уровня железной дороги, и кажется, что поезд идет по вершинам, а внизу ущелья заполнены снегом – полная безжизненность, картина величественна своей неприступностью для жизни.

Совершенно потеряв ориентиры во времени этого круглосуточного дня, мы, прибыв в Воркуту, среди ночи зашли в Геологическое управление, и к нам пришел из дома начальник управления. Поговорив с нами, как с людьми, он сказал нам, где геологи, у которых мы сможем уточнить нашу карту. Только увидев, что у него из-под пальто видны кальсоны, я понял, что это ночь, что человек к нам вышел из постели, что мы нарушили его сон. Он нам ничего не сказал, а, ведь, он был очень большим начальником.

У геолога, к которому мы пришли уточнять карту, сын увлекался туризмом, и поэтому он нас встретил самым радушным образом, видя в нас товарищей его сына.

По рекам Воркута и Яней-ты-вис байдарки против течения иногда вели бечевой. По ручью Нясти-шор, пробираясь среди зарослей против течения, гребли и отталкивались от берега половинками весел.

Через водоразделы между ручьем Нясти-шор и озером Лёкямбо-ты; между озерами Хара-хома-ты и Харбей-ты; и между озерами Харбей-ты и Няндо-ты груз и байдарки переносили в два приема. Байдарки не разбирали. От устья Б. Роговой до ж. д. ст. Абезь по Усе опять тащили бечевой.

В конце июня в тундре бурная весна. Уже (или еще) сидят на гнездах птицы, уже цветут цветы, уже реки очистились ото льда, и спало половодье, а стальные колышки для палатки надо забивать в лед, потому что под тонким слоем оттаявшего мха и карликовой березки грунт еще схвачен льдом. Только резиновые сапоги и непромокаемые подстилки спасают от пропитывающей все влаги.

Непромокаемой подстилкой служили плащи, переделанные из противоипритных костюмов. Плащ был прочен и совершенно непромокаем. Противоипритные костюмы и бинокли нам по письму нашего Генерала, продали за копейки со склада списанного военного имущества. На озерах еще частично сохранился лед.

В этом походе надо было особенно точно ориентироваться, чтобы безошибочно выйти на водораздел и не скатиться с водораздела в сторону Ледовитого океана. Особенную заботу у меня вызывала необходимость в этих просторах найти ручей Нясти-шор среди множества ручейков или речушек. Большеземельская тундра это громадный дом, где живут всего «несколько» человек. Каждый элемент рельефа в этом доме имеет свое название, чтобы можно было точно определить местонахождение или место встречи. В названиях дается определение объекта, например, Лёк-ямбо-ты-вис означает речушку вытекающую из озера Лёк-ямбо-ты. Небольшой сруб, где были сложены капканы и лежали соль и спички, имел свое название «изба Сяттей-вис-вом-керки» и был обозначен на десятикилометровой карте всего Советского Союза.