Галина Сафонова-Пирус - Игры с минувшим

Брат Николай Сафонов

С крыши закапали капели и с южной стороны завалинки подтаял снежок. Собака Ласка греется возле нее до вечера на солнышке, а кот еще не желает.

Брат Виктор снова выгреб пчелиный подмор из ульев, а мама высыпала его в решето и подогрела. Некоторые пчелки ожили. Раньше пчел, которые выползали из улья, мы почти всех убивали, а теперь каждую стараемся посадить в улей.

Сегодня с утра была почти весенняя погода, а после обеда подул холодный ветер, нагнал облаков и солнце спряталось. Но к ночи оттаяли окна.

И всё же весна! Второй день дует южный ветер, все радуется теплу, и мама вывела нашу Зорьку из закутки, чтобы она погрелась на солнышке.

Всё сильнее пригревает солнце, вздулась наша Снежка, и за плотиной стала, как небольшое озеро.

Иногда память… или сердце?.. подбрасывает из детства вот такое: Наша карачевская речушка, тогда еще бойкая, с прозрачной водой, с песком на дне, с извивающимися косами водорослей, и я с корзинкой в руках. Опускаю ее навстречу течению, завожу под косу, болтаю ногой, вспугивая рыбёшек, а потом рывком поднимаю. Быстро-быстро, с шумом исчезает вода, а там, на дне трепыхается, бьется о прутья рыбка, плотвичка серебристая.

О, радость! О, запахи воды, тины, сырой корзины!

И хотя тут же отпущу мою серебристую рыбку, но ведь видела ее, видела!.. и она была!.. была в моих руках!

Владимир Владимирович Набоков:

«Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие тематических узоров, и есть задача мемуариста».

А, может, тематический узор моей жизни – в вечном стремлении ловить и отпускать «рыбок серебристых»?

Наша Зорька вот уже третий день лежит возле дома на огороде, потому что у неё нет сил подняться. На ночь мы укрываем ее, и мама не знает: что делать?

Как же мне жалко нашу Зорьку! Наверное, она умрет.

Вчера приходил ветеринар и сказал, что лечить нашу корову нечем, а сегодня, когда я пришла из школы, то нашей Зорьки уже не было.

Весь вечер иногда начинала плакать.

Снега уже нет, последняя, грязная вода стекла в овраг, везде зазеленела молоденькая, острая травка. И как же грустно, что наша Зорька не дожила до неё!»

И все же, несмотря на бедность и недоедание, нет у меня тяжелых воспоминаний о детстве, – память сохранила лишь радостные моменты. И не было для меня слишком трудным даже то, что каждый день надо было вставать в шесть утра и идти к магазину, чтобы пораньше занять очередь за положенной по карточкам буханкой хлеба, а потом дождаться той синей будки, в которой его наконец-то привозили на санях или повозке. И до сих пор живо ощущение радости, когда иду домой с той самой буханкой и жую уголок-довесок к ней, – почему-то всегда его давали, и он полагался мне по праву. Да и потом, когда мама разрезала эту буханку на равные кусочки и раздавала нам, то я, в очередной раз прибегая в дом и понемногу отщипывая от своего, каждый раз заново радовалась: еще не всё, ещё осталось!

А те школьные кусочки чёрного хлеба – горбушка!.. ах, хотя бы досталась горбушка! – с горочкой сахарного желтоватого песка, которые нам иногда давали в школе. Я и сейчас ощущаю во рту вкус той корочки, – кисло-сладкий вкус нечаянного лакомства.

Да и вот этот «Дорожный батон», который муж только что принес, люблю, наверное, потому, что напоминает ту самую булку, которую выменяла однажды на гопик – лепёшку из мерзлой картошки, перекрученной на мясорубке и приправленной луком.

Кстати, и еще один радостный момент из памяти: черный, влажный развал оттаявшей земли и в нём – промерзший светло-коричневый, но чистенький клубень картошки! (Миниатюра: «Гопик весенний»)

Наверное, дети умеют быть счастливыми потому, что довольствуются малым и воспринимают жизнь настоящим мгновением. И как же плохо, – не мудро! – когда взрослея, мы теряем эту способность.

Когда на каникулы приезжает из Ленинграда наша соседка, как жадно слушаю то, что рассказывает! И как становится радостно, что через три года и я смогу поступить в институт, жить веселой жизнью.

Интересно, почему меня больше тянет к подруге Лоре, а не к двоюродной сестре Вале? Наверное, потому что у Лоры нет той жестокости, которая есть у моей сестры. Да, любит она уколоть человека каким-нибудь едким словом и это у неё, наверное, от матери, от тети Дины.

Лёд на Снежке трогается, около большого моста льдины уже взрывают, а на полях еще лежит снег.

Лариска, мой дорогой Чижик, сказала сегодня, что они, наверное, уедут из Карачева. Я не могу себе представить: и как я буду жить без неё? Если там, куда они уедут, не будет школы, то она не сможет окончить десять классов. Как жалко! Ведь она так мечтала стать пианисткой!

Как только пригревает солнышко, в небе начинают петь жаворонки, а на деревья усаживаются черные скворцы и, важно посматривая вниз, посвистывают. Все чаще по вечерам в северную сторону пролетают стаи птиц, наполняя воздух тихим свистом.

А в городском парке по вечерам начал играть духовой оркестр и на площадке – танцы.

Но мы туда не ходим, мы «еще маленькие», как говорит о нас с Лариской мой брат, поэтому вечерами прогуливаемся по центральной Советской улице. Да нет! Мы еще не гуляем, как некоторые девчата из нашего класса, я еще не любила и не собираюсь любить, а вот дружить всегда буду, если со мною захотят.

Опять ходили с Лариской в библиотеку, в читальный зал. Я взяла «Консуэллу» французской писательницы Жорж Санд, а она – «Дон Кихота» Сервантеса. Прочли по несколько глав и ушли. Прошлись по Советской, снова пришли к клубу и столкнулись там с Сережкой Лашиным. Поговорили с ним, а потом прошлись еще и по Первомайской, по Карла Маркса, по Свердловой и узнали, что Серёжка учится в школе заочно, а днем работает в клубе, хотя ему тоже четырнадцать.

– Идут ребята в школу, а мне так завидно на них глядеть! Кажется, бросил бы сейчас всё и пошел с ними, – сказал так грустно.

И мне стало жалко его.

Приехал отец Лариски, моего дорогого Чижика, чтобы всю семью увезти в какой-то Сыктывкар, так что нам придётся расстаться и, может быть, навсегда. Как мне тяжело от этого! Хожу в угнетенном состоянии, – ведь она самая лучшая моя подруга!

Без нее мне останется только играть с собаками, кошками да читать книги.

Вчера, когда вышли с Лариской из библиотеки, услышали из репродуктора, что передают оперетту. Стали под столб, на котором он висел, и начали слушать. Через какое-то время подошел Сережка Лашин:

– Что вы здесь стоите? – спросил. – Ведь сейчас в школе вечер.

Пошли в школу, а там никакого вечера и нет. Немного побили Сережку за то, что обманул, и отправились с ним же в клуб. Но там шёл просмотр художественной самодеятельности, и мы пошли домой. Около колонки остановились, поговорили о карликах, о постановках, которые слушали по радио, о книгах, о фильме «Тарзан». Этот фильм мне очень нравится и завтра снова идет в клубе.