Юрий Ильин - Путешествие назад во времени

А что касается отца, то он был родом из башкирского города Белебей. Дед был сапожником, семья была большой, в 20-е годы по тем краям "цвела" голодуха до такой степени, что отца, как самого маленького, отправили в приют (позже – детдом). Там он промаялся до 18 лет, а затем добровольцем напросился во флот. Напросился потому, что призывали тогда с 19 лет. Там, в приюте, он может быть и маялся, но, как ни странно, научился играть на гитаре, на пианино и на духовном инструменте (баритон). Это я всё видел и, сколько видел, столько и удивлялся. Он был невысокого роста, крепыш, и по призыву его определили в водолазную школу. Тогда, в конце 20-х годов, облик водолаза в рабочем виде отличался от того, что мы видим сейчас. Тогда на нём был тяжёлый скафандр, ботинки на свинце, свинцовый груз спереди на груди и сзади на спине и круглый большой металлический шлем. Чтобы всё это таскать под водой, нужно было обладать большой физической силой. Сила у отца была, и его направили служить в прославленную организацию ЭПРОН (Экспедиция подводных работ особого назначения). Когда мои родители познакомились, отец был по должности матрос, потом стал старшиной сверхсрочником, а затем, проучившись два года в Военно-морском училище им. Фрунзе, получил младшего лейтенанта. И так его служба и шла, пока в конечном счёте, он, вдруг, будучи капитан-лейтенантом, не сорвал себе на службе здоровье и не был демобилизован. Как и все люди подобной службы (тяжелой) был он спокойный человек, весёлый, любил петь, а мама ему подпевала, играя, как и он, на гитаре. Я, выходит, получился ни в мать, ни в отца…: с детства в основном ударял по книгам. Иногда думаю, что это у меня пошло от болезненного детства, когда я часто и подолгу отлёживался в больнице у меня стало любимым занятием тыкать в книжку пальцем. Боже, и как хорошо было у нас, у детворы, тогда, когда не было ничего, кроме книжек: ни телевизора, ни компьютера, ни иных заумных штучек, на деле тормозящих развитие личности. Технологические достижения совершили страшное дело: они разорвали и извратили связь времён, внедрили в общества ложные ценности.

Жизнь нашей семьи шла сама по себе. Отец, в основном, находился на службе, и очень много времени проводил в море. Соответственно всё моё воспитание легло на мать. А ей в этом деле мудрствовать особо не приходилось. Воспитание в основе своей было устроено на настойчивых требованиях и на крепком ремне. Однажды я исхитрился и надёжно спрятал ремень, наивно полагая, что таким образом моя кормовая часть будет целее: удары ладонью получаются слабее, чем ремнём. И что из этого вышло? Мы с моим товарищем, он был на пару лет старше меня, забрались на покатую крышу нашего четырёхэтажного дома. Мы пододвинулись к краю крыши и стали сверху смотреть во двор. На беду в это время мать моя хотела меня позвать, выглянула в окно и, к своему ужасу, увидела меня так высоко. Чтобы меня не испугать, она, сколь ни была во гневе, ласково предложила мне спуститься и прийти покушать. Я покорно поплёлся домой и, лишь войдя в комнату, понял, что пощады мне ждать неоткуда. Мать в поисках ремня металась в ярости, а я наивно надеялся, что до шлифовки мой кормовой части дело не дойдёт. Внутренне я даже испытывал некоторое превосходство. Но, о ужас! Мать, не найдя ремня, схватила верёвку для сушки белья, сгребла меня в неласковые объятия и так поработала над моим воспитанием, что какое-то время мне было больно сидеть на стуле. Но экзекуция её не была обычным примитивным актом. Насладив меня верёвкой, мать поставила меня в угол на колени, а по истечении некоторого времени, предложила выслушать её вердикт. Суть его была в том, что она объяснила мне опасность лазанья по крышам. Затем она вопросила: понял ли я за что был наказан. Моего кивка головой показалось мало, и она потребовала, чтобы я ответил ей в полный голос. После этого мне было позволено встать с колен, и я мог приступить к трапезе.

Нужна ли была подобная экзекуция? Несомненно. Я запомнил её на всю жизнь и понял, что не следует серьёзные вещи делать по дури. Кстати, это был её основной метод воспитания, который она использовала до начала войны, то есть до моих восьми лет, за это время она столь основательно вбила в меня привычку вперёд думать, а потом делать, что это у меня осталось на всю жизнь. А позже жизнь моя покатилась по такой серьёзной стезе, что было мне, как и вообще детям, не до дури. Пошла жизнь на выживание, вся страна в войне подобралась и стала очень серьёзной. И в эту серьёзную жизнь дети включились сполна. Завершая тему воспоминания о детстве, скажу, что отец меня никогда пальцем не тронул, даже особо не ругал, но любил и уважал я, пожалуй, больше мать. Впрочем, у отца не было необходимости употреблять власть: он был в основном занят на службе, вообще на работе, а воспитанием меня и брата (он на девять лет младше меня) занималась исключительно мать, ну и, конечно же, окружающая среда.

Среда – это позже, но она окружает нас и в детстве. Окружает пока ещё бессвязными обрывками обстоятельств и фактов. И мы осмысливаем их уже повзрослев. Один из таких фактов для осмысливания позже имел у меня место в 1938 г., в мои пять лет, в Одессе. Дело было ночью, тёплой, южной и спокойной. Слышу сквозь сон, что родители горячо и даже взволнованно и необычно громко что-то обсуждают. Открыл глаза и увидел их у окна во двор. Там видимо состоялось какое-то событие. Пролез я между ними и увидел такую картину. Напротив нас у подъезда стояла машина (как я узнал потом, её обзывали "чёрный ворон"), к которой спустя минуту-другую двое мужчин вывели третьего и бесцеремонно впихнули в крытый кузов. В общем-то всякое бывает, но… почему были взволнованы родители? Мне, конечно, ничего не сказали сразу, а отправили ночь досыпать. А утром на моё настойчивое любопытство я получил краткое пояснение: был арестован сослуживец моего отца, кто-то из командиров. Из разговоров взрослых я уже слышал, что по ночам людей, вроде как виновных в неправедных делах, арестовывали, и вот теперь сам это увидел. Не могу сказать, что я был впечатлён, но факт запомнил, а поскольку в нашем дворе и других, бывало, увозили в "чёрных воронах", то мне стало интересным узнать суть явления. Смог я это сделать повзрослев, уже в самый канун войны, когда жили мы в Балаклаве под Севастополем. В ответ на моё любопытство отец нехотя пояснил смысл происходящих событий. Он сказал, что государство вынуждено очищать себя от всяких, по его словам, нечистей: диверсантов, шпионов, насильников, воров и прочих преступников. Там же, он добавил, что тот человек, которого мы видели в Одессе при задержании, оказался невиновным, был освобождён и восстановлен в должности. Так вот тогда я и познакомился с имевшими место репрессиями. Но сразу возникает вопрос: разве лучше было бы, чтобы криминальная часть общества оставалась в обществе, а не сидела в местах, от нас отдалённых? Похоже, что судебная система в СССР была тогда отнюдь не хуже нынешней российской. Нет, она была строже и потому лучше.