Марк Гаврилов - Похождения Козерога

Галя и Анна.

Она была зубным врачом. По разговорам, отличным зуб- ником. Но при моих постоянных проблемах с зубами, я даже и не помыслил забраться в её зубоврачебное кресло. Так и повыдёргивали мои зубья, равнодушные к улыбкам и оскалу моего рта, чужие стоматологи.

Вот ведь, как интересно, стоит она перед глазами, эта Галина Яковлевна, тётя Галя, а сказать о ней что-то выдающееся не могу, не помню. Так что, плавно перейду к старшему сыну Коганов, Арону. О нём, впрочем, тоже особенно не очень-то много могу сообщить. Знал я только, что он хорошо был устроен в жизни. Получил высшее юридическое образование. И почему это евреи всё больше по медицинской или юридической части пристраиваются?! Во время войны каким-то образом избежал призыва, хотя на здоровье, кажется, не мог пожаловаться. Его младший брат Лёва тогда ещё приставал к нему, как правило, при посторонних:

Лёва Коган.

– Арончик, пойди на фронт, убей хотя бы одного немца. Война сразу кончится.

– Молчи, дурак, – шипел Арон.

Видимо, адвокатом он был хорошим, во всяком случае, сумел купить большую кооперативную квартиру в центре города. Однако, когда сыны израилевы потянулись на Землю обетованную, Арон покинул СССР.

Самое поразительное, что эта, типично еврейская, семья совершенно органично вписалась в криминогенный район. Более того, младшая дочь, Циля, была и вовсе своей на все сто среди уркаганов, она даже имела в этой среде кликуху – «Цилька Лаковые Сапожки». Я об этом с изумлением узнал, когда она, уже замужняя матрона, взяла меня на вечерок, где собрались на бывшей «малине» бывшие уголовнички.

Ну, и публика там собралась! Карманник, домушник, щипач, фарцовщик, катала… Запомнился лысоватый, совершенно квадратный человек с выпученными зенками, кандидат каких-то наук, доцент столичного технического вуза.

Циля мне пошептала: «В большом порядке был человек. Он – медвежатник, сейфы, как консервные банки потрошил. И кликуха у него была подходявая – Шпрот».

Собравшиеся попили водочки, закусывая селедкой, картошкой, сваренной в мундире, черняшкой. Попели блатные песни. Покопались в былом и прошлом. «А помнишь, как Васька надрался в лоскуты!» «Не забыл, как мороженым облопались до ангины!» Любопытно и странно: о криминальных своих похождениях и подвигах практически никто даже не упоминал. Однажды только кто-то, захмелевший, произнёс с мечтательной тоской – «А помнишь, как наш катала обштопал залётного каталу?» И тут же его урезонили: «Ну, зачем об этом?».

Циля.

Между прочим, Циля была единственной женщиной на этом сборище воров и громил, перековавшихся с годами в законопослушных советских граждан. Относились к ней с «суровой мужской нежностью». Как и в прошлом. А собирались они один раз в год, в какую-то дорогую им всем дату, не для воспоминаний об воровских приключениях, а чтобы увидеться с друзьями такой непутёвой, но такой замечательной поры – юности. Встретиться. Поболтать. О нынешнем житье-бытье, о семейных заботах, неурядицах на работе, о «сволочуге начальнике», о детях, которые «достали своими запросами»…

А ещё Циля повела меня на свадьбу. Еврейскую. Это нечто! Вообразите себе ГУМ, когда туда во времена всеобщего дефицита «выбросили» копчёную колбасу. Плохо представляете? А подземный переход на станцию метро «Охотный ряд» в час пик? Опять не ощущаете себя сдавленным со всех сторон так, что глаза у вас вот-вот выскочат из орбит? Нет. Не жили тогда. Не доводилось. Ну, что с вами поделаешь! Тогда милости прошу в малогабаритную московскую квартиру, куда непонятным образом набилось не меньше ста человек. Старающихся перекричать друг друга. Отчаянно размахивающих руками. Вот, подыскал подходящее сравнение: так выглядел революционный Смольный накануне Октябрьского переворота. Опять не угадал? Тогда скажу проще: теснее было только сельдям в бочке.

В этой невообразимой толчее, суматохе и всеобщей неразберихе моя проводница Циля ухитрилась добраться до жениха и невесты. Они стояли в центре толпы, пунцовые от волнения и неимоверной жары и духоты. С перепуганными физиономиями. По-моему, плохо понимая, что вокруг происходит. А рядом суетился старичок в талесе и тюбетейке. Он отчаянно взывал довольно зычным голосом:

– Дайте же, наконец, что-нибудь на голову молодых! В этом доме найдётся какая-нибудь трапка?!

Окружающие совали ему носовые платки, видимо полагая, что он собирается обтереть вспотевших жениха и невесту. Но старичок – это был раввин – сердито отвергал такие подношения. Наконец, принесли «трапку» – кусок материи, похожий на детскую простынку. Четверо рослых дружка жениха, слушаясь указаний раввина, ухватились за концы этого импровизированного полога, и растянули его над головами молодых. Получился балдахин. Старичок тотчас успокоился и стал неожиданно мощным, перекрывающим многоголосый гвалт, дискантом читать полагающийся молебен.

Можно было бы, наверное, сравнить сие действо с первомайской демонстрацией в сумасшедшем доме. У всех присутствовавших были совершенно счастливые лица, свидетельствовавшие, что еврейская свадьба идёт по всем многовековым канонам.

О Циле можно было бы прибавить, что вышла замуж она по любви за парня из криминальной среды. Кончил тот свою непутёвую жизнь плохо: его, по слухам, арестовали за какие-то дела, в отделении милиции допрашивали «с пристрастием», а потом выбросили на улицу. Его, мёртвого, обнаружили случайные прохожие. В морге мастера своего дела загримировали ссадины и кровоподтёки. В гробу покойный выглядел вполне достойно. Цилины дети разнились по характеру. Старший сын – Витька пошёл, пожалуй, в бабку, в нём прорезалась торговая жилка. Он выбился в директора магазина. А младший – Аркашка унаследовал папашин залихватский характер, вырос хулиганом и шалопаем.

Я подозреваю, что моя мама регулярно наведывалась к Коганам не только из-за родственной привязанности. В Москве, в конце концов, жил старший её брат Аркадий с женой и сыном, каковых она не очень-то баловала визитами. Тут, в этих поездках из Раменского в столицу, наверное, укрываются таинственные взаимоотношения с тётей Соней (уж буду называть её так, как привык в юности) на почве бытового предпринимательства. Не исключены торговые операции с сахарином, а может быть, они занимались и более серьёзными делишками. На эту мысль наводит эпизод, приключившийся в Минске, ещё до окончания войны.