Марк Гаврилов - Похождения Козерога

Так вот, знаменитый этот человек прогуливался по Калининграду в сопровождении городского руководства. Представьте: впереди маленький и плотный Григорий Новак, позади – свита. Вдруг навстречу гигант Минаков. Атлет-циркач сделал стойку при виде такого великорослого гражданина. Доброхоты из городских начальников заторопились представить встречного верзилу:

– А это, Григорий Ирмович, знакомьтесь, Минаков Иван Дмитриевич, директор нашего зоопарка.

Новак ойкнул, будто от испуга, и полез на фонарный столб. Минаков юмор оценил, они подружились.

О заместителе директора зоопарка по научной части Льве Алексеевиче Вершинине, я уже упоминал. Этот замечательный человек достоин того, чтобы продолжить рассказ о нём. Начать с того, что он мастер спорта по лёгкой атлетике, лыжам и стрельбе. Всех этих отличий он добился будучи студентом Пушно-мехового института.

Я его увидел впервые на стадионе, где проходили соревнования калининградской молодёжи и школьников по всем видам лёгкой атлетики. После того, как мне удалось трижды свалить планку в секторе прыжков в высоту, я остался огорчённым прыгуном-неудачником, но весьма заинтересованным зрителем. Наконец, планку установили на рекордную для нашей области высоту (по-моему, на 1 метр 65 см.). И тут из толпы зевак на сектор вышел высокий худощавый мужчина в спортивной форме, и с короткого разбега легко преодолел рекордную высоту. Все обомлели, а человек затерялся в толпе аплодирующих зрителей. Это и был Лев Алексеевич Вершинин, с которым мне довелось познакомиться лично, когда я записался в кружок юных биологов при Калининградском зоопарке.

Лев Алексеевич Вершинин.

Мы с ним очень сблизились. Ребят он частенько собирал у себя на квартире. Мы там просматривали альбомы и книги, посвящённые животному миру. Однажды, когда мы остались у него наедине, Лев Алексеевич, вдруг разоткровенничался и стал рассказывать, как учился в институте, как проходил практику у Петра Александровича Мантейфеля, которого глава Академии наук СССР Н.И.Вавилов называл «русским Бремом».

– Мантейфель любил русскую борьбу, и обладал неимоверной силищей, – рассказывал Вершинин, – а потому предлагал студентам: «Давайте, поборемся. Кто меня одолеет, получит зачёт без сдачи экзамена». За всю историю его заведывания кафедрой только один студент-татарин сумел одолеть профессора.

Много ещё чего занимательного поведал мне Лев Алексеевич, но одна история поразила и запомнилась особенно. Во время Великой Отечественной Вершинина, студента-добровольца, неожиданно отозвали с фронта. В Москве ему и еще нескольким фронтовикам пояснили суть особо важного государственного задания: к нам, в глубоко тыловую область высадился, по сути, диверсионный отряд, по сведениям НКВД, американцев. У них задача: выловить баргузинского соболя, чтобы развести его в неволи, и тем самым лишить Страну Советов монополии на будущих пушных аукционах. Задача собранных здесь бойцов, являющихся спортсменами-лыжниками и одновременно стрелками в категории перворазрядников и мастеров спорта, воспрепятствовать этому вражескому замыслу любыми доступными средствами.

Выбросили секретный парашютный десант в прибайкальской тайге, где обитает баргузинский соболь, соблазнивший американские спецслужбы, и лыжники-стрелки группами разъехались в разные стороны. Прочёсывали тайгу тщательно, но, увы, даже на след диверсантов не напали. Так и свернули секретную операцию, не добившись желаемого результата. Вернулись в Москву. Вершинин через некоторое время забеспокоился: что-то затянулось его оформление по месту прежней службы. Наконец, вручают направление, но совсем в другую часть, даже армия другая. Что за чудеса? Оказывается, как потом узнал Лев Алексеевич, ни его части, ни полка, ни дивизии, ни 2-й Ударной армии, в которой он воевал, уже нет, ибо командующий, генерал Власов стал предателем, и возглавил у гитлеровцев так называемую Русскую освободительную армию (РОА), выступающую против Красной Армии.

Так что «власовцу» Вершинину крупно повезло, что в разгар событий, связанных с предательством генерала Власова, он находился в тайге по спецзаданию НКВД. Проверку он, конечно, прошёл, чем объясняется задержка с выпиской направления на фронт, но не пострадал.

Что же касается «соболиного вояжа» американцев, то в печать просочились сведения о том, что они всё же изловили баргузинского зверька в нужном количестве, и нашей монополии в этом деле приходит конец. На первом послевоенном международном пушном аукционе, проходившем в Ленинграде, стало известно: да, у американцев есть несколько особей баргузинского соболя – НО – самцов!

Даже особого скандала не получилось. Зато цена на советских баргузинских соболей, прибайкальского происхождения, возросла преотлично высоко!

Родители определили меня учиться в самую близкую к нашему дому школу №5. Старинное здание с непривычным для советского школяра просторным спортзалом, залитым солнечным светом, льющимся через огромные, по обеим стенам, окна. Вечерами – электричество. Именно в этом зале я шагнул на первую ступеньку коварно притягательной лестницы, ведущей к возвышению над соучениками. Возвышение, каковое подводило меня в самые неподходящие моменты. Желторотый, но самонадеянный юнец, я не подозревал, что гордыня наказуема, а посему стремился стать во всём первым. Что ж, быть самым сильным и ловким – это ли не мечта любого подростка?! Меня за уши невозможно было оторвать от запойного чтения брошюр и книг по физическому совершенствованию, которые вовлекли меня в мир довольно изнурительных и порою даже болезненных систем развития мускулатуры и закалки организма. Доходило до того, что, долбя кулаком в стенку, я, «чучело гороховое», как в сердцах звала мама, разбивал костяшки в кровь. Сие «упражнение» должно было «избавить от страха перед болью». Но, увы, не избавляло. Зарядку – легкоатлетическую и силовую – делал во дворе нашего дома. Мы ведь приехали осенью, и вскоре наступили холода, каковые, при высокой балтийской влажности, были весьма ощутимы. Но и грянувшие, непривычные для Восточной Пруссии суровые морозы не прогнали меня со двора. Более того, я там обливался ледяной водой, которую набирал из колодца с качалкой, обустроенного прямо под окнами. Одним словом, готовый псих ненормальный!

Спрашивается: куда смотрели родители, как они допускали столь варварские занятия? Всё дело в том, что я вставал очень рано, раньше всех, часов в шесть утра. Даже мама, наша ранняя пташка, ещё спала после ночной дойки Милки. Так что, до поры до времени избранный мною спартанский образ жизни оставалась тайной.