Марк Гаврилов - Похождения Козерога

Через какое-то время я осмелился, и робко прочитал свои вирши. Он брезгливо поморщился и изрёк:

– Чушь. Не этим надо заниматься. «Калининградский комсомолец» объявил конкурс на лучший рассказ. Мы его напишем. Вдвоём, как Ильф и Петров.

Колесников был не по годам категоричен, обладал громадным самомнением и безаппеляционностью суждений. Не говорил, а вещал, произносил вердикт, словно зачитывал приговор суда. Многие его высказывания становились присказками. Вот так, наверное, возникали народные пословицы и поговорки.

Скажем, он заходил в речку, где купалась городская ребятня. Зашёл по пояс и замер.

– Боря, ты чего не купаешься? Чего ждёшь?

– Жду снижения разности температур – тела и воды.

В Виннице он повадился тайком пробираться в театр. Взял однажды с собой младшего брата, детсадовского возраста. По привычке спрятались, чтобы не засекли контролёры, в самом последнем ряду зрительного зала. Шёл балет. В разгар спектакля на весь зал послышался громкий шёпот малого Колесникова:

– Боря, а почему они молчат? – имея в виду артистов балета. Старший ответил тоже громким шёпотом:

– Молчи, дурак. Мы сидим далеко, и нам не слышно.

Зал грохнул.

Как-то русачка, разбирая в классе наши домашние сочинения, держа в руках тетрадку Колесникова, спросила, едва сдерживая смех:

– Колесников, ты, что за слово такое выдумал, «ласипед»? Погляди, – она сунула ему под нос тетрадку, – Что оно обозначает?

– Что написано, то и обозначает, – сердито, но уверенно обрезал учительницу Борис.

– Напиши, пожалуйста, слово на доске, чтобы его все видели.

И Колесников, слегка помешкав, вывел на классной доске: «веломашина». Да, врасплох этого человека невозможно было застать. И смех, и грех!

Как я уже говорил, мой друг жил наискосок от нашего дома, тоже в особняке, его семья занимала первый этаж. Мама, Софья Давыдовна заведовала аптекой. По тем временам, значительная фигура, с ней почтительно раскланивались и руководители Московского района, где мы обитали. Отчим (отец жил в Виннице, они с матерью разошлись) Леонид Михалыч был рослым мужчиной в морской робе, с выглядывающей из распахнутой рубахи тельняшкой. Он служил, если чего-то не путаю, зав. продскладом в морском порту. Мужчина грубоватый, но к нам относился снисходительно, уважая нашу торчащую напоказ интеллектуальность. Мы при нём всё время перебрасывались, для пущей важности, фразами, свидетельствующими, как легко ориентируемся в произведениях классиков мировой литературы.

– А как ты, Боря, считаешь, шолоховский Мелехов стал впоследствии большевиком?

– А не кажется ли тебе, Марк, что советский Маяковский куда ярче и образнее, чем французский Аполлинер?

Я, конечно, сегодня утрирую эти наши тогдашние высказывания, ибо не помню их содержания. Могу лишь утверждать, что они крутились вокруг самых знаменитых литературных имён, и вряд ли все они были знакомы зав. прод. складом. Скажу уверенно, что впечатление на него наши высокоинтеллектуальные переговоры оказывали, безусловно. И он старался не мешать нам.

А мы тем временем придумывали рассказ для конкурса, объявленного газетой «Калининградский комсомолец». Очень быстро придумали сюжет, и принялись записывать сам рассказ. Собственно говоря, записывал Борис, а я диктовал. Дело в том, что у него была пишущая машинка, в те годы – большая роскошь. Боря довольно бегло отстукивал на ней текст. Под мою диктовку. Затем правили отпечатанное ручкой, и мой соавтор вновь садился за машинку. Но сюжет обговаривали заранее. По окончании каждого такого вечернего писательского труда, мы заслуженно «отдыхали». Сложился определённый ритуал, в котором значился ужин с выпивкой. Дело в том, что дома у Колесниковых мать-аптекарша хранила для всяческих нужд бутыль со спиртом. Он ведь считался всегда «жидкой валютой», которой удобно было расплачиваться со строителями, ремонтниками и прочими нужными людьми.

Выученные к тому моменту нашим классным воспитателем физиком-слесарем Голубевым пить спирт, и даже без запивки, мы с Борей приобщились к НЗ Софьи Давыдовны.

– А если обнаружат «утечку»? – пугливо поинтересовался я, когда в бутыли заметно понизился уровень жидкости.

– А мы восполним «утечку», – весело успокоил меня хозяин, и влил в бутыль, вместо потреблённого нами спирта, обычную воду.

Такую операцию мы повторили несколько раз. И вдруг…

Леонид Михалыч привёл домой из порта мощного мужика в рабочей робе, тот помогал в погрузке какого-то товара, и теперь горел желанием получить заслуженную выпивку. Хозяин налил от души. Причём, грузчик величественным жестом отвёл в сторону графин с водой:

– Обижаешь, хозяин, такой напиток грех разбавлять!

Хватил. Зажмурился. Разлепил веки и уставился недоумевающе на завскладом:

– Ты чего, хозяин, издеваешься? Я водичку из-под крана и дома могу попить.

Едва ушёл обескураженный гость, отчим ворвался в комнату, где мы притаились, не ожидая ничего хорошего от случившегося. Было ведь ясно без выяснений, отчего вдруг спирт оказался безобразно разбавленным.

– Ворюга! Убью! – заревел разъярённый отчим, и бросился на пасынка. Он был заметно под градусом. Видимо, они с грузчиком начали «принимать на грудь» ещё в порту, а домой прибыли победно завершить пьянку. И вдруг – такой облом! Впрочем, думаю, у него к тому моменту накопилось немало обид на Бориса, которые теперь он мог на законном основании выместить на его шкуре. Инцидент грозился обернуться трагедией, ибо в руке отчима сверкнул нож.

Борис заверещал и кинулся прятаться от пьяного, свирепого, здоровенного дядьки, да ещё и вооружённого. А куда можно спрятаться в крохотной комнатульке, заставленной мебелью? Спрятаться можно в такой ситуации только за меня. Произошедшее следом за этим похоже на кинобоевик. Каким- то невероятным образом мне удалось повалить этого бугая на кровать. Более того, оседлав его, и пытаясь отнять нож, я с идиотской храбростью схватил за лезвие. Тот дёрнул нож, порезал мне ладонь. На пикейном покрывале кровати расплылось кровавое пятно. До сих пор эта картина перед глазами: Леонид Михалыч лежит мордой в покрывало, перед носом у него две руки – его с ножом и моя, зажавшая лезвие этого ножа. И – кровь.

– Вы что, – дрожащим шёпотом промолвил я, – хотите в тюрьму сесть?!

– Отпусти, – сказал он, – ничего больше не будет.

Отчим явно протрезвел. Мы с ним немного попрепирались, и он, оставив нож в моей руке, ушёл.

– Ты спас меня от смерти! – высокопарно произнёс Борис. – Отныне мы кровные братья.

Между прочим, как немного погодя выяснилось, отчим и не собирался убивать пасынка. Страшную угрозу «Убью» он выпалил в сердцах, так матери зачастую напутствуют своих неслухов: «Во время не придёшь домой – убью!». Нож у него оказался не в качестве орудия для возмездия. Дело в том, что этот охотничий тесак Борис спёр у отчима, хвастал им перед одноклассниками, а потом перестал возвращать на законное место. Ворвавшись в нашу комнату, отчим увидел на столе нож, каковой он считал потерянным, схватил его, а мы, взволнованные надвигающимся скандалом, того и не заметили. Не помня себя от гнева и за украденный нож, и за разбавленные остатки расхищенного спирта, он стал махать оружием перед перепуганным преступником.