Михаил Качан - Украденное детство. Потомку о моей жизни

Не успели дети вырасти, как грянула революция, а затем разразилась гражданская война. Миша убежал на фронт и воевал на стороне красных. Дворник дома Перцева написал какую-то жалобу «на буржуев» Гинзбургов, и их выселили с детьми в никуда, а квартиру отдали дворнику. Издательство «Брокгауз и Эфрон» прекратило свою деятельность в России, и Иосиф лишился работы. А тут еще начался голод. Спасая детей, Ревекка уехала с ними в Лугу под Петроградом. 4 4 Санкт-Петербург был переименован в Петроград в начале 1-й мировой войны – не понравилось немецкое название, ведь с Германией тогда воевали.

Решение уехать в Лугу с детьми оказалось правильным – все дети остались живы. Но как было тяжело Риве с оравой детей! Было невероятно трудно достать пищу, чтобы накормить их! Мама, которой тогда было 12 лет, говорила мне, что бабушка тогда воистину совершила подвиг.

Вернувшись через год в Петербург, семья разместилась в трех комнатах в коммунальной квартире на третьем этаже пятиэтажного дома на Знаменской ул. (Знаменская 37 кв. 2), где в подвале еще жили ее родители – Левик и Двойра. Смутно припоминаю мамин рассказ, что это была квартира Рубинчиков – Соломона и Нади, родной сестры бабушки. Рива и Иосиф, поселившись в их квартире со своими детьми, всеми силами пытались прокормить их и дать им образование. Тогда в этих трёх комнатах жили Иосиф с Ривой и восемь их детей от 6 до 20 лет.

Дедушка стал работать зубным врачом. О нем говорили, что он был замечательным врачом и протезистом. Рука у него была крепкая, зубы вырывал он всегда за один прием. Пломбы ставил навсегда, они никогда не вылетали. Мосты и протезы делал сам, и они стояли столь долго, что говорили, что они никогда не ломаются и не снашиваются. О нем ходили легенды. Я и моя сестра Аллочка в юношеском возрасте встречали людей, которые при нас говорили, например, о каком-то враче:

– Разве это врач? Вот мне много лет назад делал работу доктор Гинзбург, вот это врач! Работа стоит до сих пор! Таких врачей теперь нет.

Всех детей Рива сохранила, только старшую, Шурочку не уберегла. Она покончила с жизнью, узнав, что человек, которого она любила и который клялся ей в верности, сошёлся с её сестрой Лизой. Но это было уже в конце 20-х годов. Вся семья оплакивала Шурочку, и осуждала Лизу. Бабушка плакала, но Лизу не осуждала, она всех любила.

Прошло много лет, Шурочку все еще вспоминали, а Лизу простили. Дедушка помалкивал, он вообще был немногословен. И когда обсуждалось что-то серьёзное, только покряхтывал.

Мы ждали дядю Мишу, он приехал из Москвы, где жил и работал, и вот-вот должен был зайти. И вот он у нас дома. Невысокого роста, очень элегантный, с сабельным шрамом на скуле, который придавал ему еще больший шарм. А когда он заговорил, я вообще замер от изумления: у него был густой бархатный бас.

Дядя Миша вернулся с гражданской войны живым и невредимым. Он воевал на Западном фронте в кавалерийских войсках в 1-й конной армии Будённого, был в плену у белополяков (так тогда говорили о Польше времен Пилсудского), два раза бежал из плена, причем один раз выпрыгнул в окно поезда, когда его везли в Варшаву.

Но вот, году в 1931 кто-то написал на него донос, утверждая, что когда он был в плену, то был завербован белополяками как шпион. Хотя никаких доказательств не было, его осудили и отправили на Колыму в лагеря, которые к тому времени уже были созданы коммунистическим режимом.

Моя бабушка поехала на прием к Калинину в Москву. Михаил Иванович Калинин был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, слыл народным защитником, и в его приемную можно было пробиться с жалобой. Конечно, не Калинин разговаривал с моей бабушкой, а один из его помощников-юристов, но жалобу он принял.

Тогда, в 1932 году еще можно было добиться правды. Через пять лет, когда репрессии против невинных людей приняли массовый характер, уже никто не будет разбираться с жалобами, которые писались миллионами людей. Но бабушке повезло. Ее жалоба была проверена квалифицированными юристами, и дядю Мишу оправдали.

В 1933 году его выпустили из лагеря, – случай совершенно уникальный. Он много рассказывал о своей жизни в лагерях и после них. Я слышал немного, так как меня отправляли спать, а взрослые сидели до утра и слушали его рассказы. Правда, в будущем я все же у него кое-что выспросил.

На Колыме было трудно выжить, людей косила цинга, жуткие условия жизни и тяжелая каторжная работа. Бабушка слала ему посылки с луком и теплой одеждой. Как он рассказывал, некоторые посылки до него дошли и очень помогли ему и его новообретенным друзьям—политическим выжить.

Кавалерист, бесстрашный воин, прошедший гражданскую войну, дядя Миша не мог снести хамства надзирателей, вступался за товарищей, и не раз попадал в карцер, бывал избит, оставлялся без пищи, посылок и т. п.

Наконец, начальник лагеря, чтобы сломить его окончательно, а, может быть, чтобы просто избавиться от него придумал изощренное наказание.

Кроме политических в лагере были уголовники. Они жили в отдельном бараке. Там был пахан, который правил ими. У уголовников были свои воровские правила, которые неукоснительно соблюдались. Так вот, начальник лагеря решил перевести дядю Мишу к ним в барак. Это была практически верная смерть. Дядя Миша рассказывал мне об этом уже в 1952 г., когда я был у него в Москве, и я видел, как тяжело ему было даже вспоминать это время.

Он попросил своих друзей рассказать ему все, что известно им о воровских законах, о пахане и его помощниках, поэтому он знал, что именно произойдет в бараке, но ничего не мог придумать. Поздним вечером пришли надзиратели и повели его к бараку уголовников.

Когда его втолкнули в барак, дядя Миша увидел, что воры подготовились к его приходу. Все обитатели барака выстроились в проходе между нарами в две шеренги с палками и кнутами, и между ними дядя Миша должен был пройти через весь барак к пахану, который со своими помощниками сидел в самом конце. Дядя Миша понял, что он просто не дойдет, что они забьют его до смерти. Он постоял несколько мгновений, глядя на кровожадные лица воров, ожидающих сладострастного развлечения, перевел взгляд на пахана, и вдруг понял, что ему нужно сделать, чтобы спастись.

Это был единственный шанс:

– Васька, ты ли это? – воскликнул дядя Миша своим густым громовым басом, покрывшем шум в бараке и оглушившем воров.

Воспользовавшись их замешательством, он быстрым шагом, пошел между замершими зэками. Конечно, дядя Миша никогда не видел пахана раньше, но имя его он назвал верно, а густой бас, перекрывший все звуки, ошеломил готовых к избиению воров.

Никто не посмел ударить дядю Мишу, и он, не переставая что-то говорить, беспрепятственно дошел до стола и распахнул объятья. Самое удивительное, что пахан тоже был ошеломлен, он машинально сделал ответное движение, и они обнялись.