Евгений Лейзеров - Слово о Набокове. Цикл лекций (13 лекций о сиринском «сквозняке из прошлого»)

Но вернемся к отцу Набокова в годы первой русской революции. В октябре 1905 года в Москве состоялся учредительный съезд Партии конституционной демократов (КД) или – согласно официальному названию – Партии Народной Свободы. Свою основную задачу кадеты видели в предоставлении свобод личности и создании такого законодательного органа, в котором могли бы проходить дебаты меду представителями самых разных сословий. Кадеты были не буржуазной партией, но «партией профессоров» и всегда подчеркивали внеклассовую природу своей партии. Когда съезд уже закрывался, Николай II обнародовал свой манифест от 17 октября. В газете «Право» В. Д. Набоков назвал условия Манифеста неудовлетворительными и «утверждал, что коренными элементами этой реформы должны быть всеобщее избирательное право, свобода и конституция, выработанная учредительным собранием».

В марте 1906 года, когда Володе было 7 лет, в семье произошли 2 события: 18 (31) марта родилась Елена, четвертый ребенок в семье (кстати, она стала долгожительницей среди братьев и сестер, прожила 94 года) и самого отца Набокова избрали в первую Думу от партии кадетов. Лучшие дни В.Д.Набокова, как политика, были связаны с Первой Думой. Его ярко индивидуальный, выразительный русский язык, его легкая ирония в безукоризненной джентльменской оправе, его мастерство кристально ясной формулировки идей – все это сделало В.Д.Набокова одним из лучших ораторов Думы. Его сюртуки были безукоризненны, а его изысканные галстуки, которые он менял каждый день, считались одной из думских достопримечательностей.

Отец Набокова был избран докладчиком комиссии по составлению проекта ответного адреса на тронную речь Его Величества. Несмотря на широту и смелость ответного адреса на тронную речь, документ был принят Думой единогласно, чему в немалой степени способствовали такт и энергия В.Д.Набокова, когда он с трибуны парламента примирял партии, расколотые существенными разногласиями. Через некоторое время председатель Совета Министров Иван Горемыкин раздраженно объявил Думе, что правительство не принимает программы, изложенной в ответном адресе на тронную речь. Когда Горемыкин закончил свое выступление, отец Набокова сорвался с места и «с гордо поднятой головой и благородной осанкой, в изящном светло-сером сюртуке, он ровным убедительным голосом чеканил обвинительный акт против правительства. Вот фрагмент из речи, которую он произнес: «Мы не имеем и зачатков конституционного министерства, мы имеем все те же бюрократические лозунги… Господин председатель Совета министров приглашает Думу к созидательной работе, но вместе с тем… категорически отказывает в поддержке наиболее законным требованиям народа». И закончил словами, которые еще долго будут звучать в российской политике: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной!»

Речь В. Д. Набокова была встречена громом аплодисментов. Его пример воодушевил депутатов, один оратор за другим осуждал правительство все более резко. В итоге Дума вынесла вотум недоверия Совету министров. Известный русский юрист заметил даже, что задав тон всему заседанию, В.Д.Набоков «был косвенным виновником роспуска Думы» почти два месяца спустя. Елена Ивановна, следившая за заседанием, с галереи для публики, «всегда с гордостью вспоминала эту речь».

Отдавая себе отчет в том, что Дума не отступит от своих требований, т.е. от требования создать министерство, подотчетное Думе и от требования насильственного отчуждения земель (на этом настаивал Герценштейн, выступавший по аграрному вопросу от кадетской партии), правительство в июле 1906 года ее просто распустило. На следующий день делегаты кадетской партии собрались в Выборге (тогда он относился к Финляндии, а там были более либеральные порядки, нежели в столице империи) и, чувствуя острую потребность предпринять ответные шаги, составили документ под названием «Выборгское воззвание». В нем они призывали население страны оказывать сопротивление правительству, не давая «ни копейки денег в царскую казну, ни одного солдата в армию». Это был самый революционный жест кадетов за всю историю существования их партии. Как и многие другие, Владимир Дмитриевич не одобрял текста воззвания, но когда стало известно, что полиция готова помешать их встрече, все собравшиеся подписали документ, подтвердив тем самым верность партии, – ибо нужно было обнародовать хоть какой-то отклик кадетов на роспуск Первой Думы. За это решение В.Д.Набоков и все другие кадетские депутаты Первой Думы были лишены политических прав. Вплоть до Февральской революции 1917 года отец Набокова не сможет больше активно участвовать в политической жизни страны.

После роспуска Думы, буквально через несколько недель, в конце июля 1906 года был убит теоретик кадетской партии по аграрному вопросу М.И.Герценштейн. Очень хорошо, что Набоков вместе с женой в августе того же года выехали из России в Голландию, – реакционерами-черносотенцами был разработан план ликвидации самых влиятельных лидеров левых сил и Набоков в этом плане стоял вторым в ожидании физического уничтожения.

А в том же году, когда Володе было 7 лет, он открыл для себя бабочек. В «Других берегах» писатель вспоминает, что это увлечение в некотором роде дань семейной традиции: «Было одно место в лесу на одной из старых троп в Батово, и был там мосток через ручей, и было подгнившее бревно с края, и была точка на этом бревне, где пятого по старому календарю августа 1883 года вдруг села, раскрыла шелковисто-багряные с павлиньими глазками крылья и была поймана ловким немцем-гувернером этих предыдущих набоковских мальчиков исключительно редко попадавшаяся в наших краях ванесса. Отец мой, как-то даже горячился, когда мы с ним задерживались на этом мостике и он перебирал и разыгрывал всю сцену сначала, как бабочка сидела, дыша, как ни он, ни братья не решались ударить рампеткой и как в напряженной тишине немец ощупью выбирал у него из рук сачок, не сводя глаз с благородного насекомого».

А вот как Набоков описывает свою первую встречу с бабочкой: «Началось все это, когда мне шел седьмой год, и началось с довольно банального случая. На персидской сирени у веранды флигеля я увидел первого своего махаона – до сих пор аоническое обаяние этих голых гласных наполняет меня каким-то восторженным гулом. Великолепное бледно-желтое животное в черных и синих ступенчатых пятнах, с попугаячьим глазком над каждой из парных черно-палевых шпор, свешивалось с наклоненной малиново-лиловой грозди и, упиваясь ею, все время судорожно хлопало своими громадными крыльями. Я стонал от желанья. Один из слуг – тот самый Устин, который был швейцаром у нас в Петербурге, но почему-то оказался тем летом в Выре, – ловко поймал бабочку в форменную фуражку, и эта фуражка с добычей была заперта в платяной шкаф, где пленнице полагалось за ночь умереть от нафталина; но когда на другое утро Mademoiselle отперла шкаф, чтобы взять что-то, бабочка, с мощным шорохом вылетела ей в лицо, затем устремилась к растворенному окну, и вот, ныряя и рея, уже стала превращаться в золотую точку…».