Борис Пастухов - Друзей моих прекрасные черты. Воспоминания

Николай Григорьевич сыграл в моей жизни, как и в жизни тысяч людей, чрезвычайно важную роль. С легкой руки секретаря Бауманского райкома партии Н. Г. Егорычева в 1958 году Бориса Пастухова, только что получившего диплом МВТУ имени Н. Э. Баумана, несмотря на его сопротивление и желание работать по распределению, избирают вторым, а затем и первым секретарем Бауманского райкома ВЛКСМ. Пройдет совсем немного времени – и секретаря, скажем скромно, не самого плохого в Москве райкома ВЛКСМ городской комитет партии рекомендует секретарем горкома комсомола. Все это происходило при самом непосредственном участии Николая Егорычева.

Летом 1967 года, уже в качестве секретаря ЦК ВЛКСМ, я присутствовал на том, без преувеличения, историческом пленуме ЦК КПСС, где выступал секретарь Московского городского комитета КПСС Егорычев. Это была незабываемая речь!

В наше время любой говорит все, что бог на душу положит, не выбирая слов и выражений. Перечитывая сейчас выступление Н. Г. Егорычева на пленуме ЦК КПСС в том самом 1967 году, его критичность может показаться сущей ерундой. Но тогда для многих сказанное Николаем Григорьевичем было смелым откровением человека, который выстрадал каждое слово, произнесенное с высокой трибуны.

Руководитель московских коммунистов оказался первым в брежневские времена, кто, не бросая тени на авторитет партии, говорил об исключительно важных и насущных проблемах страны и партии, очень продуманно и доказательно критиковал оборонную политику страны. Ну а кто в то время был Верховным главнокомандующим, объяснять не нужно. Я видел и слышал реакцию присутствующих, слышал бурные аплодисменты, которыми проводили Егорычева участники пленума ЦК от трибуны до самого его места в зале. И только Леонид Ильич сидел мрачный как грозовая туча.

Спустя многие годы, анализируя события первого и второго дней работы пленума – на первом блестящее выступление Егорычева и бурные аплодисменты в его адрес, а на втором – огульное поношение сказанного Николаем Григорьевичем, – я понял, как рискованно и опасно было говорить в те времена о том, что думаешь. Егорычев конечно же знал об этом. Недаром, когда Николай Григорьевич шел тогда на трибуну, мне показалось, что он шагал столь же решительно и убежденно, как в годы войны, когда замполитрука батальона первым поднимался из окопов, чтобы вести за собой в атаку своих товарищей-красноармейцев на Калининском фронте и под Киевом…

Николай Егорычев был совершенно бесстрашным человеком, и свое благополучие он всегда связывал с благополучием государства. Так уж получилось, что ради благополучия государства он должен был произнести эту речь и прямо выразить свое беспокойство. И он сказал, прекрасно зная, чем это может для него обернуться…

С тех пор наши отношения не прерывались, а судьбы переплелись особенно тесно.

Спустя 14 лет «сидения» Николая Григорьевича послом в Дании (так обошлось ему выступление на пленуме) я приехал в Копенгаген, чтобы занять ту же должность посла Советского Союза (я сменил на этом посту его преемника Л. И. Менделевича).

Но и это не все. На следующем витке я почти «в затылок» повторил его путь на посольской работе в Афганистане. А спустя еще десяток лет следом за ним я занял должность первого заместителя президента Торгово-промышленной палаты.

Ну а последнее и самое грустное пересечение наших судеб произошло, когда наши с ним товарищи поручили мне открыть траурный митинг по случаю его кончины. Я очень хорошо помню, как трудно давались мне эти слова: «Ушел из жизни замечательный человек, великий гражданин, настоящий коммунист, истинный москвич…»

Уже потом, разбирая бумаги Николая Григорьевича, мы наткнулись в его архиве на неоконченную рукопись, которая начиналась такими словами:

«Мое поколение сегодня обвиняют в том, будто бы оно все делало не так. Завело, мол, страну в тупик, и само по себе оно какое-то жалкое, ущербное, в общем – потерянное. Нас не надо жалеть. Наша жизнь была богатой и интересной. Мы выросли на дрожжах революции, искренне верили в социалистические идеалы. Чаще всего нам было трудно, иногда неимоверно трудно. Но мы были счастливы: ведь на наших глазах страна преображалась, и мы были не просто свидетелями, но и активными участниками тех великих исторических событий, которые взбудоражили не только наше общество, но и весь мир».

Если меня спросят, что было главным и определяющим в личности этого человека, я скажу: «Это был кристальный коммунист». Для него коммунистическая идея, служение ей было и оставалось превыше всего.

Николай Григорьевич принадлежит к яркому и сильному кадровому «подлеску», который в 1960-е годы поднимался к вершинам различных сфер жизни советского общества, выходил на руководящие высоты в партии и государстве. Это были люди молодые, но уже имевшие большой жизненный опыт, прошедшие фронт, хватившие лиха, повидавшие кровь и смерть. Они сделали главное в своей жизни – отстояли Родину в Великой Отечественной войне, и эта победа давала им великую силу.

О фронтовой закалке этого поколения мы хорошо знаем по книгам и рассказам ветеранов. Известный журналист Леонид Млечин спрашивал Николая Григорьевича: «Скажите, а вам было страшно, когда собрался пленум горкома партии и освобождал вас от должности первого секретаря МГК?» Николай Григорьевич ответил: «Конечно, было тяжело. Но после того как мы ходили в штыковую атаку, мне в этой жизни уже ничего не страшно».

Мужество Николая Егорычева проявлялось во всем. Работая в Афганистане, он выезжал на перевал Саланг, постоянно бывал на линии фронта – иначе какой может быть смысл от его докладов и сообщений?!

Да и само служение в течение многих лет послом великой державы в Дании, повседневная кипучая деятельность, которая помнится датчанам до сих пор, – это ведь тоже своеобразное мужество.

Спокойно, без страха и истерик встречал он и последние свои дни…

Война почти поголовно вырубила поколение этих сильных молодых людей. Но те, кто остался в живых, несли свою судьбу как клятву, как великую обязанность довести до конца то, чего не суждено было сделать их сверстникам, погибшим на войне.

Представители поколения Н. Г. Егорычева в силу своих личных дарований и достоинств, прежде всего бескорыстия, снискали в народе искреннее уважение. Они были хорошо образованны, прошли школу комсомольской и партийной работы, школу работы с людьми различных социальных слоев. Они проявляли истинный демократизм и понимание не только в отношениях с товарищами по работе, но и в оценке положения дел в экономике, обществе, государстве и были нетерпимы к возникновению новых «культов и культиков». Это, конечно, выделяло их из рядов тех, кто уже давно делал так называемую большую политику, и тех, кто подпевал тогдашним вождям. Они были неизмеримо выше тех людей, которых приближал к себе Брежнев, формировавший окружение по принципу личной преданности.