Виктор Васин - Моя жизнь. Лирические мемуары

Была ли Ася там счастлива – сказать не могу, не знаю. Но прожила (по сведениям, дошедшим до меня) – долгую жизнь, и умерла в довольно почтенном возрасте: наследственность сказалась и на чужбине…

Каким образом она дала о себе знать уже после смерти «отца всех народов» – мне неизвестно. Но приезд в Союз, и свидание с родными – состоялись. Была «оттепель», было истечение срока давности, да и сам прецедент – к теме предательства отношения не имел. «Органы» в то время уже не интересовало, по какой причине в 41-вом кто-то оказался на чужой территории; интересовало только – почему не вернулся.

Свидания были разрешены. Конечно, в определённом месте, и в определённое время. Конечно, под присмотром. И только с родственниками, не имеющими? отношения… к государственной? тайне. Но – разрешены. Были слёзы, рыдания, воспоминания. Во время встреч демонстрировались (и в очередь раздаривались) привезённые из-за моря «безделушки» – в виде тряпок, заморских сладостей, и бытовой техники. Под надзором органов. Но пресловутый надзор каких-либо неудобств не доставлял: «оттепель» всё ещё продолжалась. Мне о контакте поведали вскользь, и без особых подробностей. И сообщили, что у меня в штатах есть два двоюродных брата. И предъявили фотографию – цветную, диковинную по тем временам, на которой братья были запечатлены.

Неплохие парни. Смотрелись раскованно и вальяжно.

Судьба невозвращенки военных лет?.. Благополучная судьба?..

Как знать, как знать… Отец, помнится, после встречи с прибывшей «оттуда» сестрой, размышлял: видимо, я смотрел на неё не теми глазами. Если бы – теми, она б не сказала мне на прощанье: «Не надо завидовать. Ни моей вины, ни моей заслуги нет в том, что я оказалась в Америке. Воля случая, обстоятельств, и бог знает чего ещё. Кривить не стану – мне грех жаловаться на судьбу. И всё же, человек должен жить и умереть там, где родился. Русский – тем более»… Вот, пожалуй, и всё, что я счёл нужным сказать о первом поколении моих родственников со стороны отца.

…Жена деда Сергея – Василиса, набожная, ворчливая, властная женщина (такой она запомнилась мне, и такой она подавалась в пересудах и перешёптываниях близких), родила ему множество детей, вырастила семерых до совершеннолетия, любила опрокинуть чарку-другую горькой, и умерла, то ли от злокачественной женской болезни, то ли от цирроза печени, в возрасте чуть более за шестьдесят.

Поговаривали, что баба Василиса подвизалась в амплуа завсегдатая местной церкви (в каком «чине», поведать не могу – не знаю), но моя мать однажды намекнула, что по настоянию бабушки Василисы, именно в этой церкви я и был тайно крещён…

Я благодарен отцу, благодарен матери, и, конечно же, вдвойне благодарен – их отцам и матерям, за хорошую наследственность. Спустя годы, уже имея солидный опыт практикующего врача, я окончательно убедился, что здоровье человека лишь на долю процента зависит от усилий эскулапа, и почти на девяносто – от хорошей наследственности. Но человек слаб, его гложет хотение: «всего – и сейчас!». И, пускаясь во все тяжкие – в молодости или в среднем возрасте – то самое хотение «всего и сейчас», даже при добротных генах, часто приводит нас к ранней смерти, или (что гораздо предосудительней) – к сумасшедшему дому.

Что ж, как говорится, естественный отбор никто не отменял.

И хотя каждый страждущий знает, что утраченное здоровье… вернуть нельзя, тот же страждущий, подойдя к точке невозврата, тешит себя надеждой, что именно ему это будет под силу.

Конечно, здоровье моих родителей не было, и не могло быть идеальным. Их детские лета пришлись на годы «классовых междоусобиц», на годы хаоса и разрухи, на годы повальной бескормицы и разгула эпидемий. Выжить в таких условиях, а тем паче – добраться до совершеннолетия, в те, непростые для детства времена, удавалось немногим. Моим родителям удалось; удалось выжить в детстве, удалось войти в зрелость практически здоровыми людьми; и – без признаков неполноценности – дожить до преклонных лет.

Везение? Жребий? Улыбка судьбы?.. Склоняюсь к мысли, что дело всё же не в фатуме, а в добротности иммунного стержня, в той вещи, которую (с открытием генома), – принято называть хорошей наследственностью. Безусловно, кое-какие поломки не могли не закрасться в хрупкий механизм здоровья моих родителей, и часть этих поломок наверняка передалась и мне, и моей сестре – Татьяне, сестре, которой привелось родиться, пусть и не во всём благополучные, – но всё же в мирные пятидесятые годы.

Мне к тому времени было уже двенадцать…

Возможно, хорошие гены и здоровая наследственность позволили и мне, карапузу, выжить в оккупированном городе, – без охранного полиса, без прививок и лекарств, без нормального питания, без всего того, что обязано дать, и даёт ребёнку государство, в возрасте – от нуля до семи лет.

Но шла война…

Моя мать – Софья, по батюшке – Гавриловна, в молодости была миловидной, ладно скроенной девушкой (я сужу об её «чарах» по чудом сохранившимся довоенным фотографиям); хотя, надо заметить, – к семейным альбомам и родословным архивам в семье относились без особого пиетета.

Каким был образовательный ценз моей матери – не знаю, ибо никогда не видел и не читал её аттестационных бумаг. Мать родила меня, когда ей было чуть за девятнадцать, и до моего рождения, мне думается, успела чему-то поучиться.

В те годы обязательной была школа первой ступени, где, следуя декрету: «о сплошной ликвидации неграмотности», обучали простейшим навыкам чтения, письма, и правилам счёта, а, вернее, знакомили с понятием числа и его количественной характеристикой. В большом почёте было самообразование, и некоторые партийные и хозяйственные работники, окончив ту самую четырёхлетнюю начальную школу, благодаря упорству и природной хватке, оказывались у государственного руля, и, надо признать, вертели вверенный «большой» руль – мудро. Припоминаются и имена двух-трёх литераторов тех лет, чей образовательный ценз составляли те же четыре класса школы первой ступени, но, судя по оставленному наследию, столь скудный «академический» ценз не помешал – им, ниоткуда взявшимся самородкам – прочно обосноваться на пьедестале интеллектуальных гигантов своего времени.

Мать, мне помнится, учительствовала в младших классах, затем начальствовала в дошкольных учреждениях; затем был период длительного «домохозяйствования», и, как следствие, утрата профессиональных навыков, а, вернее, (что ближе к истине) – их невостребованность со стороны работодателя. Но прежде, со стороны матери, было (мне думается) – простое нежелание продавать эти навыки за гроши. Доход, пусть и скромный, отец семье обеспечивал. Почему в бальзаковском возрасте мать решила развестись с отцом – остаётся загадкой. Я давно (более десяти лет) не жил в отчем доме, и пружин развода, ни тайных, ни явных, знать не мог.