Виктор Васин - Моя жизнь. Лирические мемуары

Правда, поданная от имени, но не опирающаяся на очевидные аргументы – есть ложь!

Кстати, сии источники мало что добавляют и к правде о начале Отечественной войны, о её первых месяцах позора и панического страха; о хаосе и неразберихе на фронтах, о растерянности вождей и партийных калифов – в первые недели нашествия, отлично экипированного и оснащённого бронетехникой противника – «веролома?», якобы предательски разорвавшего пресловутый пакт о ненападении.

Архивные источники нехотя говорят и о том, что принудительно поставленные под ружьё батальоны австрийцев, венгров, румын, итальянцев и испанцев, вяло и неумело воюющие на стороне Германии, являли собой обычное пушечное мясо, брошенное в мясорубку мировой войны, – мясо, которому земли и богатства Союза были не нужны, но которому, в схватке за эти сокровища – предопределено было сгинуть на полях России…

Захват неприятелем за короткое время большого куска европейской части Союза, с застрявшим на оккупированных землях (в силу разных причин) гражданским населением, – породил практику перемещения, интернирования, и (чего уж тут!) – откровенного угона в рабство работоспособных лиц любого пола и возраста.

Международное сообщество, предвидя рост в ожидаемых войнах числа так называемых «неокончательных» потерь, в той или иной степени позаботилось об участи солдат и интендантской обслуги (подразумевалось их возможное пленение в ходе военных действий), – и предложило крупным странам (для рассмотрения и ратификации) – ряд конвенционных правовых документов, в которых оговаривались условия содержания будущих военнопленных. Что же до перемещённых лиц, и возрождения рабства в середине двадцатого века, то, судя по всему, подобные вещи мало интересовали международное сообщество, как и участь гражданского населения, которому отводился «статус»… порабощённого народа.

Прохладное отношение вождей Союза к Гаагским и Женевским конвенциям, к деятельности Международного Красного Креста, исходило, мне думается, из подкожно-подспудного недоверия к собственной армии, к её командному корпусу, и к солдатской массе, состоящей, по процентному соотношению, в основном из коллективизированного крестьянства.

А, посему, у властей вполне обоснованно возникали опасения, что при неудачном развитии военной компании, станут возможными не только отдельные случаи проявления солдатами и офицерами трусости и антипатриотизма, но будут иметь место и повальные переходы на сторону врага, – той самой, люмпенизированной властями, массы недавних мелких и средних собственников.

Военнопленные, из числа активных солдат и обязательной обслуги (язык международного права их делит на комбатантов и нонкомбатантов, – витиевато, но заумно), составили во Вторую мировою цифру в несколько десятков миллионов.

Архивы, пусть и вскользь, но свидетельствуют, что у нас, среди попавших в плен по причине слабости армии и бездарности военачальников в первые месяцы войны, были и те, (и таковых оказалось немало), кто уходил в плен добровольно, по идейным, или иным соображениям, кто не желал защищать (не Родину!), а, как они были убеждены, – преступную власть Советов.

Замалчивать этот факт, по меньшей мере – неосмотрительно. Надо думать, у многих, мобилизованных по зрелому возрасту солдат, ещё свежи были в памяти – и красный террор, и уничтожение «среднего» класса, и 37-й год, и местечковые злодеяния правящей партийной братии…

К чему, я спрашиваю себя, эта ретроспектива, этот обстоятельный экскурс в историю сороковых военных лет?

Зачем столь подробно вырисовываю – своё (буду честен) более чем рядовое генеалогическое древо? К чему эти «философские» длинноты, и размышления на тему: кто есть кто, и кто есть что?

В чём «феномен» этой Аси, по древу приходящейся мне родной тёткой? Почему, из всех родственников по линии отца, её судьба так интересует меня? Тем паче, что её, свою загадочную родную тётку, я никогда не видел воочию. Неординарная личность?

Нет, конечно же, – не в ней, как таковой, дело…

Её судьба, её история (как мне кажется) типичный пример злоключений – интернированных, перемещённых, и угнанных в рабство лиц – во времена Второй мировой.

Достоверных сведений – как, когда, и для каких обязанностей, сестра отца, Ася, была перемещена в Германию, и почему не вернулась на родину после войны, – у меня нет. Но смею высказать предположение: не вернулась по одной из причин, по которым не возвращались многие, оказавшиеся на вражеской территории по чужой, либо по своей воле.

Да, по своей! Среди разного рода невозвращенцев военного периода (надо признать!) были и те, кто добровольно переходил на сторону врага, и затем верой и правдой служил новым хозяевам.

В разных чинах и ипостасях. В 41-вом они твёрдо были убеждены, что дело закончится разгромом Союза, и что их выбор – мудр и прозорлив.

Не случилось.

Возвращаться же туда, где расстрел был бы единственно-закономерным возмездием за предательство – не хотелось.

Наверняка были и сверходиозные «личности», холуи-клевреты, натворившие «в услужении» немало кровавых дел, и возвращение которых на родину (если бы оно состоялось), не сулило бы им ничего, кроме позорной смерти. Разного же рода отребье, а проще – дерьмо, которое болталось в локальных ополонках мировой войны, и имело свои «местнозначимые» грешки, – на родину тоже взирало с опаской: там ведь (по тяжести греха) вырисовывались – либо тюрьма, либо – лагерь и забвение.

…К слову: холуйствующая публика – вовсе не была однородной: разнилась – и по тяжести грехов, и по мозгам. И отдельные её «представители», прозрев, (или раскаявшись) – всё же возвращались. Даже зная, что их ждёт. «Прозревшие» понимали, что, как отработанный материал – послевоенной чужбине они вряд ли понадобятся. Даже, во что ни на есть – мусорном качестве! И предпочитали вернуться, и отбыть лагерную повинность (а то и встретить смерть) – на родине…

Но были и те, кто нашёл в неволе своё личное счастье. Да вот незадача: избранник или избранница, часто были (в социальном плане) – и другой веры, и другого сословия, и другой ментальности. Но когда подобные мелочи были для сердец помехой? Война не запрещала любить, даже в неволе. И куда отправиться на жительство после окончания войны – не всегда зависело от долга и от ностальгии по родине. Чувство перевешивало…

Что бы там ни было, но Ася оказалась (вместе со встреченной любовью) в Америке, кажется, в граде Бостоне. Её благоверным оказался бельгиец, инженер-электрик по профессии, полюбивший перемещённую на чужбину русскую девушку Асю. Поговаривали, что в те годы она выглядела аппетитно, и по-славянски фактурно.