Леонид Хаит - Присоединились к большинству… Устные рассказы Леонида Хаита, занесённые на бумагу

Книга, которую я цитирую, старая, давно изданная. И кроме мыслей, содержащихся в ней, она запечатлела на своих страницах следы пальцев её читателей и следы высохших слёз. Они, надо думать, были пролиты и в двадцатые, и в тридцатые, и в сороковые, пятидесятые, шестидесятые годы. Ровно через век со дня написания вышеприведённых строк.

Между прочим, вспомнил свою поездку в город Томск. Уже даже не знаю, в каком году. Был там на гастролях с Театром Образцова. Пошёл и застрял почти на месяц в одном букинистическом магазине. Там же познакомился с его продавцом. Фамилию его не запомнил, хоть по приезде в Москву написал о нём большой очерк в газету. Был он лет 35, горбун, книжник. Мы подружились. Он оказался, кроме всего прочего, обладателем уникальной коллекции. Принимая старые книги, которые приносили жители старинного сибирского университетского города, он выуживал из этих забытых книг вкладыши. Это были письма минувшего века, аптекарские рецепты, документы об уплате, открытки и много прочего. Я был крайне удивлён количеству этих предметов, которые являли собой интересные документы минувших времён. Таким образом, книга несла в себе дополнительный документальный материал эпохи, эпохи давно ушедшей.

Снова Слуцкий:

Образ селёдочки как обязательного атрибута еврейского стола у евреев Украины, Белоруссии, Польши, России возник и в стихах другого поэта – Эдуарда Багрицкого, родившегося на 25 лет раньше Слуцкого, не в Харькове, но в Одессе, и тоже размышлявшего о своём еврействе. Только выводы были диаметрально противоположными.

В моём национальном самоощущении Слуцкий сыграл не последнюю роль. Многие из уже посмертных его стихов я заучивал тогда, когда они были поэтом только написаны. Кстати, предметом моей затаённой гордости является то, что Борису нравилось, как я читал его стихи вслух.

Слуцкий, в отличие от многих, гордился своим происхождением, горевал по ушедшей «селёдочке», по языку идиш, предметам еврейского быта.

Вернувшись с войны, он написал:

Жаль, что до сего дня Слуцкий полностью не издан, да и сегодняшний читатель, как мне кажется, обходит его стороной.

Борис знал периоды всеобщего забвения и времена, когда его имя было на устах любого, кто читал стихи, любил поэзию.

Это он вынес когда-то приговор времени в строчках, ставших легендарными: «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне».

Когда в магазинах появился роман Ильи Эренбурга «Буря», мы с удивлением прочитали в нём знаменитые стихи Бориса «Кёльнская яма»:

Удивление было вызвано тем, что в романе нигде не упоминалось имя Слуцкого. Было это в 1950 году, и Борис пошёл к Эренбургу. Шапочное знакомство Слуцкого с Ильёй Григорьевичем произошло ещё перед войной, когда Эренбург приезжал в Харьков и Борис вместе с другими молодыми поэтами читал мэтру свои стихи.

Эренбург был потрясён. Оказалось, что стихи Бориса ему принёс какой-то офицер, и Эренбург решил, что это фольклор, и включил их в свой роман. Об этом писатель поведал не только Слуцкому, но и описал всю историю в своей книге «Люди, годы, жизнь».

Помимо этого, Эренбург посвятил Слуцкому большую статью в «Литературной газете», где сравнивал Бориса с Некрасовым. За что тут же был изрядно изруган.

Поэт Борис Слуцкий. 1960 г.

А тут вскоре появилось и «дело врачей», и государство объявило евреям открытую войну. Об этом деле, о том, как пережили мы его, я ещё расскажу. Борис на это время откликнулся множеством своих стихотворений:

Среди многочисленных талантов Одессы начала века Багрицкий далеко не сразу занял место по праву своего таланта. Правда, кроме стихов, он ни на что способен не был. Хоть однажды вместе с другим замечательным одесситом Ильёй Ильфом (Файнзильбергом) играл в одном кафе в своей драматической поэме «Харчевня» трактирщика.

Печататься Багрицкий начал рано, но в местных газетах, и за пределы города его известность не выходила. С юности он страдал астмой и был романтиком и фантазёром. Он писал о морях, далёких материках, о вымышленных героях. Подражал Гумилёву. Рано стал отцом. Очень нуждался. И тем не менее реальная жизнь его не интересовала. Множество верноподданных стихов написал Багрицкий ради чёрного хлеба.