Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

Осенью 1959 года я должен был идти в армию. Шофером на работу никто не брал, поскольку у меня имелся техникумовский диплом, автомехаником – тоже. Я впервые почувствовал, что такое советский безработный, который никому не нужен, ничем и никем не защищен. Пошел на несколько месяцев, которые оставались до призыва, слесарем в Изюмский известковый карьер. Начал с того, что попал в бригаду по вытаскиванию гусеничного экскаватора марки Э-202, стрела которого торчала из речки Мокрый Изюмец, в тридцати метрах от впадения в Северский Донец. Экскаватор после капитального ремонта перегоняли зимой по льду, тот не выдержал, а когда пытались выбраться самостоятельно, то полетела шестеренка. Вот с этой шестеренкой и направил меня директор в Харьков: изготовить точно такую на каком-нибудь заводе. Спустя несколько дней вернулся с новой шестеренкой, изготовленной как следует, с закаленным верхним слоем. Старую перекалили, вот она и не выдержала нагрузку в критический момент. Директор назначил меня механиком карьера, что не входило в мои планы.

Сам карьер располагался возле хутора Викнено, где похоронен известный декабрист барон Александр Евгеньевич Розен. Работа как работа, но слишком размеренная и спокойная. Взрывники подрывали пласты известняка, бульдозеры зачищали карьер, камни грузили вручную на самосвалы, которые везли их на станцию Изюм. Там экскаватор грузил известняк в вагоны, и уже в Харькове изготавливали из него силикатный кирпич. Техники в моем ведении немного: несколько экскаваторов, столько же бульдозеров и грузовых машин, в основном для перевозки рабочих. Головной болью стала самодельная установка для просеивания сыпучей массы, идущей в отвал, и выуживания из нее камней. Дело в том, что в отвалы уходило много мелких камней, и директор затеял ее сооружение. Все лето я проторчал на установке, но все-таки мы ее запустили. Но она то и дело ломалась, возле нее следовало держать ремонтную бригаду в полной готовности.

Наконец-то мои сверстники стали получать повестки из военкомата. Получил и я повестку на призывную комиссию. А поскольку меня призывают в армию, то решил уволиться и устроить себе отпуск.

Но старый врач-терапевт, прослушивая мое сердце на призывной медицинской комиссии, вдруг сказал:

– Вам не в армию надо идти, молодой человек, а ложиться в больницу.

А я уже и постригся наголо. В те времена служба в армии в народе всячески приветствовалась. Считалось, что армия делала из парней мужчин. Отслуживший срочную молодой человек как бы имел знак качества. Белобилетников ни отделы кадров, ни девчата особенно не жаловали. Обидно стало, что меня причислили к ним.

Диагноз старика-терапевта спутал все мои планы. Я чувствовал себя нормально и поэтому поехал в Чугуев. Если меня не берут в армию, то следовало менять все планы.

Но я не знал, что моя судьба во многом решилась еще зимой. Тогда, спеша на день Ее рождения, я прошел 25 километров пешком в сильную метель, поскольку сугробы намело такие, что не ходили машины. Пришел в Изюм, сел в автобус и вечером был в Чугуеве.

Мы пошли к ее старшей сестре – в рассказе «Любовь в Чугуеве» она Капа, пусть именуется так и здесь. Мы сидели за столом, и вдруг Капа взяла меня за рукав сорочки – я думал, что испачкался где-то. Она щупала материал пальцами, определяя, шелковая она или искусственная.

– Вискозная, – подсказал я, а у самого все внутри перевернулось.

Пошел разговор о зарплате. Я не знал, сколько получаю, поскольку обещали платить мне 70 процентов от оклада председателя колхоза. Но знал точно, что от государства мне полагалась доплата в размере 430 рублей, вот ее-то я и получал каждый месяц. Капа, которая работала в пошивочном ателье, меня почему-то недолюбливала, называла не иначе как трактористом. Видимо, считала такую профессию оскорблением. Вискозная сорочка и неопределенность заработной платы, судя по всему, стали в ее умелых руках неопровержимыми доказательствами моей несостоятельности.

Надо сказать, что я, голомозый, летел как на крыльях в Чугуев. Поразительно, однако еще с моста через Донец я увидел Ее на берегу реки, по крайней мере за полкилометра. Сойдя с автобуса, пошел к Донцу. Шел по тропинке меж кустов, вспоминал, сколько раз мы ходили по ней. Не ошибся: на тропинке я встретил Ее и какого-то маленького парня в блестящих атласных трусах. Она растерялась, растерялся и ее спутник, который счел за благо поскорее оставить нас.

Я Ей о том, что меня не берут в армию, а Она о том, что выходит замуж за этого, в атласных трусах. Он окончил Чугуевское летное училище, а поскольку Она работала продавщицей в гарнизонном магазине, другого не стоило ожидать. И Капа намеренно ее устроила туда… Пошли к ней домой. Мне следовало тут же повернуться и уйти, но я, ошарашенный свалившимися на меня новостями, видимо, оказался не способным на такой шаг.

Мы решили устроить что-то вроде вечера прощания, отправились в Дом офицеров на какой-то фильм. Нет, мне в жизни всегда решительно «везло» – нас встретил ее одноклассник из Зачуговки, лосина еще тот. Встретил тогда, когда Она стала уже чужой невестой! С ним было еще человек пять, все поддатые. Завязалась драка, прикрывая лицо и раздавая удары налево и направо руками и ногами, я продрался сквозь толпу. Передо мной оказался какая-то дверь, я пошел по коридору, вдруг глаза ослепило и раздались крики:

– Эй, сойди со сцены!

Оказалось, попал в кинозал. Предложение сойти с Чугуевской сцены показалось явно многозначительным.

После возвращения из Чугуева долгое время находился как в ступоре. К тому времени я узнал, что в Москве есть Литературный институт, что туда принимают только с трудовым стажем, и решил поступать в него в 1961 году чтобы за два года подготовиться. Написал рассказ об известковом карьере «Во вторую смену», опубликовал его в изюмской газете «Радянське життя» – с этого и начался мой литературный стаж.

Подыскивал себе работу, чтобы она кормила меня, и писал повесть «Шоферская легенда». Купил учебники английского языка, изучал его самостоятельно. В Западной Украине я полгода учил немецкий, в семилетке – английский, в техникуме – опять немецкий. В результате не знал никакого.

В то время мне казалось, что максимальное напряжение духовных и интеллектуальных сил – моя стихия. Реализуя убеждение, я очень много писал и читал. Энергия бурлила во мне, и, конечно, однажды все закончилось плохо – прямо за письменным столом я потерял сознание, организм не выдержал дикого напряжения. Думаю, что не только его. В 19 лет оказаться отверженным и обществом (не призвали в армию и несколько месяцев был безработным), и любимой девушкой – всё это сказалось на здоровье. Не поддавался унынию, литературные занятия стали моим убежищем, но подсознание, как бы я ни держал себя в руках, почему-то решило включить непонятные мне системы самосохранения.