Григорий Ряжский - Человек из красной книги

Он позвонил на другой день, после обеда. Решил, что раньше не следует, нужно дать ей какое-то время обдумать решение, чтобы почти безрассудное и довольно двусмысленное положение, в которое он ставит обоих, в итоге не завершилось конфузом с обеих же сторон. Сам он к тому дню уже не сомневался в том, что она – его, хоть и удивлялся своей легкомысленности, ни с того ни с сего затащившей его на последнем излёте мужских лет в романтическую и для самого же себя малообъяснимую историю.

Женщины у него были всегда, хотя жизнь никогда не складывалась гладко и стабильно, соответствуя должным правилам и удобопонятным законам. Девять лет, из которых три стали почти невыносимыми, а шесть – едва терпимыми, не минули просто так, не оставив после себя следа в смысле отношений с женщинами. В шарашке той было всякое, включая самое невозможное, от рыхлой полнотелой девицы, уборщицы условной научной лаборатории, до сильно немолодой вохровки, пользовавшейся его мужским застоем согласно своему личному плану. Он терпел. Да и куда было деваться, плоть требовала своего, иные же варианты просто не существовали. Правда, произошёл, помимо разовых убогих случек, один короткий роман, если так позволительно обозначить то, что пару-тройку раз происходило впопыхах между ним, внелагерным зэком, и женой его товарища, сделавшейся вдовой в середине срока отбывания мужа-конструктора.

Редкие свидания, что время от времени полагались его почти однофамильцу, тоже Павлу, но только Цареву, этническому болгарину, ставшему покойником, перешли на него по случайности и раздолбайству администрации. И так было, кажется, трижды – до тех пор, пока всё не вышло наружу. В какой-то момент, ещё при живом Цареве, он и она просто пересеклись взглядами и всё друг про друга поняли. Она приехала через полгода после смерти мужа, сказала, к Царёву, надеясь на чудо. Её помнили, фамилия тоже, вроде бы, сошлась, смерть же одного из шарашников, в отличие от наглядной жизни здравствующего, в памяти не отложилась. К ней, прибывшей «жене», Павла Сергеевича и завели, толком всё не проверив и предоставив по обыкновению дежурные полчаса. Чудо, какое она себе придумала, и случилось, но лишь с разницей в оценке сторонами самой ситуации: она была, наверное, тайно влюблена, по крайней мере, на что-то рассчитывала и явно симпатизировала этому сильному и умному однофамильцу покойного мужа. Уже тогда предчувствовала, что он человек уникальный, к тому же была в курсе ещё и от Царева относительно масштаба его личности. Ему же просто страшно хотелось женщину, любую, с воли, но только не вохровку, не эту подлую суку с нежеланным, но порой до зубовного скрежета необходимым ему телом.

Он вошёл, за ним прикрыли дверь и предупредительно хлопнули ставней вертухайского оконца, дав понять, что всё, как всегда, под контролем. Она поднялась, молча подошла к нему, незнакомому, по сути, мужчине. Потом они смотрели глаза в глаза. А затем… затем она, так же молча, перекрыв ладонями смотровой проём со стороны камеры, развернулась к нему спиной и нагнулась так, чтобы ему было удобно. Голова её, упёртая в обитую железным листом дверь, оказалась на уровне пояса, она прикрыла глаза, так ей было спокойней и не так позорно. И замерла. Павел Сергеевич стоял, набычившись и неровно дыша, уже зная наперёд, зачем он шёл на это чужое свидание. Было ощущение, что сейчас он берёт нечто вовсе не такое уж стоящее, но чрезвычайно важное, потому что не своё. Он неотрывно смотрел на неё, уже не видя лица, так и не начав ощущать её как живого человека, он даже не очень точно представлял себе, насколько она страдает, и страдает ли вообще. И почему она выбрала именно его, а не полноценного мужчину с воли, коль скоро у неё с этим всё так несложно, без сомнений и сопутствующих биений сердечной мышцы.

Она ждала, молчала. Лишь в какой-то момент приняла позу чуть удобней предыдущей и едва заметно дрогнула плечами. Он всё ещё колебался. Но это забрало лишь мгновенье – он решился. Павел Сергеевич энергично расстегнул ремень и резко стянул к полу всё, что было на нём ниже пояса. Впоследствии самые уникальные решения залетали в его голову, когда память его неожиданно включалась на этом самом месте, напоминая об их первой встрече, нереальной и, как казалось ему через годы, приснившейся, словно всё происходило тогда не наяву, а стало лишь плодом гадкой и зачумлённой фантазии двух несчастных лишенцев, каждого по-своему, но в чём-то одинаковых. Именно в одну из таких глубоко личных минут он отчётливо увидел, ощутил всей поверхностью кожи, что в качестве окислителя при полётах межконтинентальных ракет следует использовать жидкий кислород и ничто другое. Да и твердотопливная РТ-2 тоже не с неба свалилась – накатило в самый неожиданный момент, его и осенило. И тоже ушло в серию.

Он не был учёным в чистом виде, не числился в ряду блестящих изобретателей, не осталось после него формулы Царёва, как не существует на свете конкретно и того, что можно потрогать руками или понятным образом изобразить на бумаге. Просто он был гений, генератор идей, провидец, первопроходец, прародитель, полководец и ещё много кем он был, а с них иной спрос…

Он одним коротким движением задрал её длинную юбку и закинул полу к ней на спину. Там оказались тёплые вязаные гольфы и больше ничего, только то, что эта женщина принесла ему отдать. Она была готова к их встрече заранее, всё уже зная и чувствуя наперёд. Он и взял это. Брал порывисто, задыхаясь от желания, пережимая собственную гортань и одновременно пытаясь перекрыть ей ладонью рот, из которого прорывались лишь едва сдерживаемые ею глухие мычания – той, чьё имя он, кажется, так и не удосужился узнать. Он выбросил заряд, мощный и страстный, передёрнувший всё его тело от щиколоток и до корней волос на голове. И тут же продолжил вновь, уже не с тем напором, но всё ещё с какой-то злой в своей неукротимости, почти сумасшедшей и дико голодной мужицкой страстью. Ему казалось, ещё немного – и пускай рушится мир, пусть летит всё к чёртовой матери со всеми их ракетами, звездолётами, носителями бомб и прочих орудий убийства человеком человека, а это важней, это правильней и честней, даже несмотря на то, что идёт кровавая война и он, вместо того, чтобы отдавать силы родине, пребывает в спецтюрьме, где труд его смело можно делить на три или даже на семь, потому что всё равно он тут недочеловек, но зато он делает сейчас своё, быть может, самое последнее дело на этой земле…

Она снова начала стонать, и стон этот начинал переходить в уже неуправляемый хрип; тогда он сжал её грудь и ощутил, как уже на самом пределе работает её сердечный насос, едва справляясь с притоком крови, страсти и отчаяния. И снова ему пришлось прикрыть ей рот: прежнего страха не было, чувство это перешло в ощущение привычной опасности, требующей осторожности, и потому, бросив беглый взгляд на настенные часы, Царёв разом прервал объятья и отпрянул назад. Быстро заправил брюки и развернул её лицом к себе. Они поцеловались. Она едва успела оправить задранную юбку, как дверь со скрежетом распахнулась и равнодушный голос вертухая гнусаво сообщил: