Никон Рождественский - «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

Когда подумаешь, что такия явления год от году становятся все чаще и чаще, все грубее и уродливее, то невольно задумываешься: куда же мы, наконец, идем? Ведь на наших глазах совершается очевидная подмена нравственнаго миросозерцания: идеалом прежняго Русскаго человека был подвиг смирения, послушания заветам Церкви, исполнения в возможном для человека совершенстве заповедей Христа, проникновения их духом… Исполнение долга, велений совести – вот к чему стремился прежний Русский человек, если он еще не погашал в себе искры Божией, если не заглушал в себе голоса Божия. Он шел на врага с заветным кличем: “с нами Бог!” Но он же и умел от сердца прощать личным врагам с словами: “Бог с вами!”.

То ли теперь?! Не говорю уже об интеллигентах: они откололись от тела народнаго, ушли в сторону запада, мыслят по-западному, не в состоянии понять народнаго миросозерцания и идеалов народных (разумею, конечно, большинство, зная, что еще есть и исключения отрадныя). Говорю о народной массе: она отравлена каким-то ядом самоцена, заражена самомнением, везде ищет своих каких-то прав, готова требовать исполнения своих мирских приговоров даже в той области, где уж положительно не имеет и тени таких прав… Бывало ли когда-нибудь в старыя времена, чтобы крестьяне все поголовно подписывали приговор: сменить двух иереев, дьякона и псаломщика, и присылали архиерею такой дерзкий приговор просто – к исполнению? А ныне стало и это возможно. И вот архиерею приходится вразумлять таких пасомых, что “овцы не судят своих пастырей”, что такой приговор не может быть принят не только к исполнению, но и к рассмотрению, как беззаконный и т. п. Следовательно: не только в личной жизни проявляется этот “правовой” принцип, но и в общественной и даже в церковной жизни. Вчера они исповедались у своего батюшки, сегодня приговаривают его к удалению, даже не объясняя его вины, готовы бойкотировать его, готовы судиться с самим архиереем… Да, ведь это искажение уже народной русской души! Это начало разложения не только церковной, но и вообще религиозной народной жизни! Пусть пока еще немного таких уродливых явлений: но и то, что есть, есть уже страшное знамение времени.

Еще немного, и мы, архиереи, будем получать приговоры с угрозами, что если откажем прихожанам в исполнении таких приговоров, то они не задумаются изменить вере православной, перейдут в раскол или штунду, во всякую ересь: ведь нельзя не признаться, что масса народная еще слишком темна и если держится веры своих предков, то безсознательно, не умея дать отчета вопрошающим об ея уповании, будучи не в состоянии дать отпор лжеучителям сектантам и раскольникам, а эти волки ныне рыщут по всему лицу родной нашей земли… Народ любит веру православную, пока еще не выходит из-под благодатнаго влияния своей родной Церкви-матери но это влияние, вследствие разных причин, становится в наши дни все слабее и слабее: его стараются всячески ослабить враги Церкви и посредством печати, и чрез либеральные законы, и чрез проповедь социализма, правовых начал, и чрез школы, и заражением пороками самыми грубыми… Грозное время мы переживаем, еще более грозныя времена наступают.

Пастыри Церкви! Готовьтесь отражать волков! Вам предстоит подвиг – может быть, до пролития крови! Мужайтесь! Подвигом очищайтесь! Силами благодатными запасайтесь! Враг у дверей вашей ограды… он уже вторгается в сию ограду! Горе нам, нам спящим, если он начнет свое гибельное дело совращения и расхищения наших овец!..

Целую зиму работала особая комиссия Государственного Совета над законопроектом о старообрядческих общинах. 30 заседаний посвятила на это дело и, наконец, представила свою работу в общее собрание Совета. Думский законопроект, столь смутивший в прошлом году совесть верных чад Церкви своим противоцерковным характером, подвергся коренной переработке и стал, кажется, удобоприемлемым.

Удивительное время мы живем: время грозных фраз и туманных, расплывчатых понятий. От того мы нередко обманываем самих себя. Дело в том, что чем шире известное понятие, чем оно отвлеченнее, тем легче подменить в нем признаки. И это делается тем скорее, что ныне мы отвыкли строго вдумываться в то, что читаем, что пишем и говорим. Ведь мы живем в век газетнаго легкомыслия: многие ли из интеллигентов ныне читают строго научныя, зрело обдуманныя книги? А вот пустит газетный писака какое-нибудь модное словечко: его и подхватывают, с ним и носятся, как с последним словом науки и мысли человеческой. Наши предки любили глубоко вдумываться в каждое слово, особенно честно относясь к слову печатному, и памятовали строгий завет нашего Спасителя: всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). Памятником такого честнаго отношения к слову служит наш родной язык: какая точность признаков понятий в каждом слове! Мы не умеем своего слова найти в родном языке для обозначения новаго понятия и часто заимствуем готовыя слова из чужих языков, и так испестрили печатное слово этими заимствованиями, что простой человек без словаря иногда не может читать наших писаний. А наши предки созидали язык воистину творчески: что ни слово – то чистый алмаз! Вот почему изучать корни родных слов – истинное наслаждение. Возьмите, например, слова: “человек”, “книга”, “соловей”, “крещение”… многие ли из нас знают корни этих слов? А между тем, в этих корнях указаны самые существенные признаки понятий ими обозначаемых. Мы воображаем, что предки наши были круглые невежды, а на самом-то деле не они, а мы – воистину являемся в сравнении с ними такими невеждами. Мы треплем языком слова, оставленные нам в наследство как заветное сокровище, а смысла их, истиннаго смысла часто и не подозреваем. Мы воображаем себя такими умниками, такими передовыми людьми, что куда нашим предкам до нас! Рукою не достать. А если бы наши предки встали из гробов своих да произвели бы нам экзамен по родному языку: смотришь – и стыдно бы стало нам, таким “образованным” их потомкам. И этим легкомыслием, этим, простите – нашим невежеством пользуются те, кому выгодно воду мутить, чтоб в мутной воде рыбку, по пословице, ловить. Пустят гулять среди нас какое-нибудь крылатое словечко, по своему смыслу такое широкое, что под него можно подставлять какие угодно признаки, а мы поймаем его и носимся с ним… В последнее время много напущено таких слов не только в газеты, но и в законопроекты. Последнее уже представляет немалую опасность, потому что, проникнув в законы, неточныя, недостаточно определенныя и растяжимыя понятия могут замутить жизнь. Таково, например, слово: “свобода совести”. Что такое совесть ? Это – вложенный Богом в духовную природу человека закон для нравственной и религиозной жизни разумнаго существа. А что такое свобода ? Само по себе это слово представляет какую-то пустоту, которую надобно наполнить. В самом деле оно означает просто отсутствие ограничений для деятельности, и только. Какой деятельности – из этого слова еще ничего не видно. Между тем, совесть, потемненная грехопадением первозданнаго человека, вовсе не одинакова у людей. Совесть христианина православнаго требует, чтобы мы желали добра даже нашим врагам, чтоб мы не привлекали насилием и преследованиями даже к нашей святой, спасающей вере людей инакомыслящих, чтобы ко всем относились с любовью и доброжелательностью. Совесть талмудиста, наоборот, считает добродетелью убить “гоя”, позволяет спокойно обирать его, причинять ему всякое зло. Совесть исповедника корана требует истреблять “гяуров”, распространять лжеучение Магомета огнем и мечом. Совесть языческих царей требовала суровых мер борьбы с христианством. Да и у христиан не всегда, и не у всех одинакова совесть: совесть иезуита признает правило, что цель оправдывает средства, совесть римо-католика не препятствует преследовать лютеран и православных; то же допускает, хотя не столь открыто, как у римо-католиков, и совесть лютеранина, протестанта, баптиста, молоканина: по крайней мере, обман, так называемый “благочестивый обман”, практикуется и у них нередко. Но и наша православная совесть бывает не у всех одна: есть совесть щепетильная, скрупулезная, есть совесть сожженная и т. д. Теперь, если уж говорить в законе, требующем особенной точности выражений, о свободе совести, то позволительно спросить: да какой же совести? Религиозной? Но выше я уже сказал, что она иногда, по нашим христианским понятиям, у талмудистов и магометан как раз требует того, что недопустимо самыми элементарными законами человеческаго общежития и здраваго смысла. Итак, понятие “свободы совести” приходится уже ограничить. Нельзя же допустить, чтоб талмудист и магометанин, во имя своих религиозных убеждений, истребляли “гяур” и “гоев”, проще говоря, нас, христиан. Пусть их веруют, как знают, за их внутренния убеждения мы их не станем преследовать, но если они станут проводить в жизнь свои убеждения, будут касаться нашей христианской свободы – пусть извинят нас: мы не можем этого допустить, хотя бы этого и требовала их “свободная совесть”. Мы должны лишить их свободы, связать им руки. Не стать же нам последователями теории Толстого о непротивлении злу.