Валентин Люков - У подножия радуги. Документальная повесть

Рядом, намаявшись, крепко спал Никанор. Это была их последняя ночевка вместе.

Утром пришел тот же младший лейтенант и коротко приказал:

– Кто рядовой – выходи!

– Доведется выжить – встретимся, – обняв Николая, сказал Никанор.

Встретиться им не довелось…

Снаружи в дверях поставили стол и грубый некрашеный табурет. На столе – чернильница, ученическая ручка и несколько листов бумаги. Между столом и косяком двери была оставлена узкая щель – едва протиснуться одному человеку. Поодаль с карабином наизготовку стоял часовой, охранявший гауптвахту, – пожилой седоватый красноармеец в пилотке без звездочки, в стоптанных кирзовых сапогах.

Они сидели, прислонившись спинами к стене, не обращая никакого внимания на приготовления, словно то, что должно произойти через несколько минут, их вовсе не касалось. Может быть, это спокойствие было деланным, Борисов не понял, но и сам он почему-то вдруг поддался общему настроению.

– Встать! Смирно! – четко, как на плацу, скомандовал младший лейтенант и сам вытянулся.

К столу подошел высокий старик с продолговатым морщинистым лицом, половину которого занимал размашистый в ноздрях нос и массивные очки в роговой оправе, а вторую – квадратный раздвоенный подбородок.

– Товарищ дивизионный комиссар! На гауптвахте за минувшую ночь без происшествий. Все арестованные на месте. Младший лейтенант Валуцкий.

– Здравствуйте!

Он не знал, как обратиться к этим людям. Товарищи они или кто? Арестованные ответили так же неопределенно, кто-то даже сказал: «С тем же и вас».

Комиссар сел за стол, достал записную книжку. Внимательно и долго разглядывал первую страницу.

– Лейтенант Трифонов здесь?

В дальнем углу сарая поднялся молодой человек в гимнастерке, без знаков отличия, босой и без головного убора. Ногти на пальцах его ног были сбиты, через правую щеку тянулся запекшийся шрам. Лейтенант был бледен до синевы. Как обреченный, подошел он к столу, безвольно опустил голову, не выдержав пронзительного взгляда старика.

– Вы были в разведке вчера ночью?

– Так точно, – одними губами ответил лейтенант.

– Где ваши люди? С вами было шестеро.

– Погибли.

– А вы?

Лейтенант молчал.

– Коммунист?

– Комсомолец.

– Билет? – комиссар протянул руку.

– Бросил, товарищ комиссар. Боялся попасть в плен.

– Это видно, что боялся. Где ваша командирская честь? Где форма? Где?.. – Комиссар оперся сухими пальцами о край стола, порывисто встал. Все арестованные, как по команде, вскочили со своих мест, замерли у стены.

– Женат? – тихо выдохнул комиссар. – Дети есть?

– Никак нет.

– Мать?

– Детдомовец, товарищ комиссар.

Комиссар снова сел, достал платок, вытер лицо, несколько секунд сидел, сжав виски длинными костистыми пальцами, и глухо сказал, ни к кому не обращаясь:

– Трибунал.

Трифонов протиснулся между столом и косяком и, пошатываясь, побрел в сопровождении часового к штабу.

– Следующий! – сказал комиссар усталым голосом.

– Под трибунал, что ли? – нарушив общее молчание, спросил бородатый широкоплечий крепыш неопределенных лет с капитанской шпалой в петлице.

Комиссар не обратил на его слова никакого внимания.

– Вот вы, – указал он на Борисова. – Подойдите к столу. Фамилия?

– Борисов, Николай Иванович.

– Звание?

– Младший политрук. Окончил военно-политическое училище.

– Документы.

Борисов склонился, непослушными пальцами отвязал от ноги пакет. Долго не мог освободить его от слипшихся бинтов.

– Вот. Других нет.

– Партийный билет? – Комиссар снял очки. Борисову показалось, что в его выцветших глазах блеснули живые огоньки. – Долго пробивались? – потеплевшим голосом поинтересовался комиссар.

– Девять недель.

– Ранения есть?

– Серьезных нет.

– В боях участвовали?

– Участвовал в разгроме вражеского воздушного десанта, а также в стычках с мелкими группами противника.

– Все говорят одно и то же – десант, мелкие группы противника! – усмехнулся за спиной комиссара младший лейтенант. – И все врут.

Комиссар медленно повернулся.

– Младший лейтенант Валуцкий! Человек, который вынес из огня вот это, не может врать. Ясно?

– Так точно, товарищ комиссар! – вытянулся Валуцкий. – Прошу прощения, товарищ комиссар.

– Вам рано это понимать, – смягчился старик и повернулся к Борисову. – Пойдете политруком минометной роты. Документы и обмундирование получите в штабе. Найдете лейтенанта Лекомцева, с ним будете воевать, он командир роты.

– Спасибо за доверие, товарищ дивизионный комиссар! – прервавшимся голосом ответил Борисов и выбежал во двор.

– Следующий!

– Капитан Храмцов! – услышал Борисов за своей спиной бодрый голос и догадался, что это тот самый бородатый крепыш со шпалой в петлице.

4

Знобкий ночной воздух полон тяжелой влаги. Туч не видно, но Николай чувствует их близость. Они так низко повисли над землей, что кажется, протяни руку и коснешься их мягких волокнистых закраин. Холодно – идет октябрь.

А ему жарко. Как и вчера, температура поднимается к ночи. Хочется пить. Смертельно хочется пить. Отдал бы остаток жизни за глоток воды. Любой. Пресной, соленой, холодной или теплой. Пусть болотная, пусть из лужи, – в одном глотке – спасение. Фляга опустела еще вчера, и он ее выбросил. Руки уже немеют и отказываются передвигать набрякшее немощью тело. На спине невыносимо трудно ползти, а на животе нельзя. Вчера хоть помогала левая нога, сегодня она отказалась повиноваться. Плечи тупо ноют, голова налилась свинцовой тяжестью, ее не поднять. Когда он подтягивается на руках, голова упирается в борозду и не дает сдвинуться с места.

Почему не прольется дождик? Два дня назад, когда было не нужно, он лил сплошным потоком. Вчера утром перестал. Солнце и ветер высушили лужи.

Что это? Трава мокрая. Роса. Как он забыл, что сейчас по ночам выпадает роса?

Стиснув зубы, Николай переворачивается набок и припадает губами к траве. Жажда так нестерпима, что в первое время он не лижет вялые листья, а жует их. Потом он уже сосет стебли снизу доверху, бережно расправляя каждый листик на ладонях.

Жар спадает, голова становится легче, и он может проползти еще несколько метров. Ночью ползти легче, надо спешить. Хотя бы метров триста преодолеть до утра. Потом взойдет солнце, выпьет росу, и он снова впадет в забытье.

…Когда Николай снова очнулся, ночь уже ломалась. Под холодным зоревым ветром скрипел сухой бурьян. Линял, светлея, горизонт над зубчатым лесом. Прямо над головой Николая, там, куда был устремлен его взгляд, в разводьях стылого облака плескалась луна. Когда она взошла и поднялась в зенит, Николай не видел. И дальше, в темном бездонье неба, тускло мерцали звезды.