Яна Колесинская - Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

Каждый день он ходит по этому маршруту: отрезок улицы Димитрова вдоль административных зданий, промежуток между кукольным театром и Коброй, переход через проезжую часть улицы Ленина к колоннам сияющего дворца, над которым нависла туша сбербанка. Виток по улице Революции, неприметный служебный вход с низким козырьком. Темнеет рано. Ветер лезет за воротник. Крыльцо покрыто льдом.

Когда-то на вахте сидела уютная гардеробщица с вишневыми глазами. Принимая его тужурку, вся сияла, спрашивала, как погода, метет небось, метет по всей земле, во все пределы? Давно уже гардероб на вахте упразднен, и непроницаемый охранник в черной униформе кивает в ответ на приветствие. Навстречу по коридору выбегает отбившийся от родителей шустрый отпрыск, чуть ли не врезается тебе в живот, и удивляешься, что вроде еще вчера малыша привозили сюда в коляске, и он упоенно чмокал пустышкой. Сын Женя тоже шастал по этим закоулкам, тоже врезался, и вот вымахал в театрального художника…

Как там у Тургенева, думал он, поднимаясь на второй этаж в свою гримерку. Играйте, веселитесь, растите, молодые силы, жизнь у вас впереди. А мне остается отдать вам последний поклон – сказать: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!».

Но он еще сыграет «Маскарад», еще сыграет эту историю жестокого и бессмысленного успеха. Сейчас одевальщица принесет пальто с каракулевым воротником и цилиндр с тростью, которые весьма к лицу Афанасию Палычу Казарину, этому респектабельному господину с фальшивым сердцем. Гримерка Владимира Лемешонка – ближайшая к сцене. Всего несколько шагов отделяет от пространства, где время течет по-другому. И раньше, будучи начинающим артистом, и теперь, в образе мастера с сорокалетним стажем, он робеет, переступая эту черту. Миг перехода из темноты кулис на освещенную сцену самый летучий, неуловимый, непознаваемый, от этого мгновения зависит, как он сыграет сегодня спектакль, в каком состоянии уйдет домой – объятый презрением к себе или в перемирии с собственной персоной хотя бы ненадолго.

Казалось бы, теперь уже и не надо никаких усилий, чтобы заявлять о себе. Его называют одним из лучших актеров российской провинции, хотя можно назвать и лучшим. Настоящее якобы наполнено определенным весом и позволяет остановиться, успокоиться, делиться опытом с молодняком. Его ученица Евгения Туркова, первая исполнительница роли Нины в «Маскараде», уехала работать в Москву, и вот адресовала юбиляру 15-минутный телефонный монолог о значении учителя в своей жизни… А тот опять задался риторическим вопросом: что я могу им передать, кроме бесконечных сомнений и разочарований в самом себе?

Гоголь попал в точку, которая мерцает холодным светом где-то в недостижимой вышине: «Что есть жизнь? Это разрушение мечты действительностью». Не бывает так, как мечталось, даже если мечты сбываются. Сбывшаяся мечта отличается от мечты бесплотной так же, как явь от алкогольной эйфории. «Настоящее – это сомнения и надежды, что по-прежнему мечутся и скандалят где-то в гулких лабиринтах души», – писал Лем полжизни назад, в пору буйного расцвета таланта и бешеной популярности, кудрявой гривы и пышных усов, любовного сумасшествия женщин и тихой зависти коллег. Писал, «сидя у берега жизни на венском стуле и попивая вино личных чувств».

Нынешнее настоящее – это больничная палата для надежд-доходяг, которым больше не с чем и незачем скандалить, ибо они умирают. И умирают последними. «Будущее – я весь им набит, как мягкая игрушка ватой, – писал он тогда. – Отними у меня будущее – и большой, зеленый, ушастый лягушонок, как звали меня в детстве, превратится в тряпку. Зачем же все это, если не наступит завтра, где я извлеку из себя звук, который сам назову безупречно чистым?».

Позади осталось больше, чем впереди. Звучать уже нечему, устало признает Лем. Он никогда не согласится, что вся его жизнь на сцене и есть этот звук, звук разного тембра, силы и тональности, но всегда безупречно чистый – звук струны, натянутой до предела возможного. Находиться в состоянии натяжения неудобно, больно, трудно и почти невыносимо. Но, по условиям негласного договора с Судьбой, в каждодневном душевном сумраке и самоистязании только и возможно черпать энергию творчества.

2015 год. Фото автора

В остальном с Судьбой договориться по большому счету невозможно. Все решено еще до появления тебя на свет, стезя уготована без твоего на то согласия. Характер, выданный ему при рождении, его категорически не устраивает. Бесит в самом себе отсутствие самых необходимых качеств, прежде всего силы, воли, и силы воли. Но на сцене он проживает другие жизни, озаряя своих героев светом далеких звезд, присваивая себе их болевые точки, их чувства, мысли, ритм дыхания.

Недюжинной силой духа он наделил Казарина в «Маскараде» – шараде в трех действиях, как обозначил жанр спектакля молодой режиссер Тимофей Кулябин. Вряд ли еще более молодой Лермонтов вкладывал во второстепенного персонажа такую мощь – в списке действующих лиц Афанасий Павлович Казарин стоит пятым. Но в спектакле «Красного факела» он – первый.

Казарин – повелитель жизни. Он ловко манипулирует не только общественным мнением, но и поведением, хотя понятия не имеет о расхожем термине НЛП. Тасует людей, как карты, раскидывает пасьянс из судеб, придумывает хитрые комбинации, просчитывает игру на много ходов вперед, заранее зная, кто останется в проигрыше. В пьесе ведь всё написано: «Что ни толкуй Вольтер или Декарт, Мир для меня – колода карт». Казарин – хозяин игорного заведения, они – его подчиненные. Он – кукловод, они – марионетки. Он – режиссер, они – актеры. Он – автор шарады.

Казарин умеет ценить чужой талант и отдает себе отчет, что Арбенину в карточных играх нет равных. Затем и понадобился ему Арбенин, неожиданно объявившийся в светском обществе. Дабы заполучить его, гений интриги решил сыграть на самых тонких струнах души – и своей, и товарища. Он настраивает себя на высокий регистр, ведь не бесчувственный же он монстр, в самом деле. «Женька!» – устремляется Афанасий Палыч навстречу Арбенину после многих лет разлуки, и счастьем лучатся не только глаза, но и весь его облик.

Романтическая сцена снегопада во втором акте не то что Арбенина, а и зрителя заставляет забыть, что у Афанасия Палыча включен хладный ум. Он задумал изобразить мечтателя. Сама интонация Казарина, использующего тончайшие модуляции голоса, действует гипнотически: «И если победишь противника уменьем, Судьбу заставишь пасть к ногам твоим с смиреньем. Тогда и сам Наполеон тебе покажется и жалок и смешон!». Казарин произносит монолог в напевном ритме, в мажорной тональности, на взлете души, на апогее счастья, серпантином посылает его в небеса и превращает в созвездие. Осыпанные блестками снегопада, облитые сиянием фонарей, парящие на сотканной из серебряных кружев воздушной галерее, эти двое уносятся в иное измерение, в потусторонний мерцающий свет, где они были теми, кем хотели, и с теми, с кем хотели.