Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

Конечно, со временем я все забуду!.. Смешно было бы утверждать, что я буду страдать вечно, ничего вечного не бывает. Но что ни говори, теперь мне никто другой не идет на ум. <���…> Он не сам решил жениться, они его женили. Это козни его матери. (1880 год. Все это о господине, которого я раз десять видела на улице, с которым я не знакома и который не подозревает о моем существовании.) Он умер для меня, и гроб вынесли.

(Перечла в 1880 году и осталась совершенно равнодушна.)

<���…>

Суббота, 25 октября 1873 года

<���…> Мой дорогой дедушка завел себе французскую актрису Дюроше, ей сорок два года. Он в нее влюблен (?) , покупает ей бриллианты и, к нашему удовольствию, собирается привезти ее в Ниццу. <���…>

Воскресенье, 2 ноября 1873 года

<���…> Когда Жорж напивается, Дина, мама, тетя начинают злиться, волноваться, раздражают Жоржа и толкают его на сумасбродства, выводят его из себя, пока он голову не потеряет от бешенства. А я, наоборот, смотрю на него, как на больного, которому надо поддакивать, хочешь бить стекла – бей, мой дорогой, помочь тебе? Хочешь пить? Выпьем вместе, до чего приятно напиваться. Он успокаивается, и все тихо-мирно. <���…>

Пятница, 14 ноября 1873 года

<���…> Никогда не следует чересчур раскрываться, даже перед теми, кто вас любит. Лучше вовремя уйти, предоставив людям сожалеть о вашем уходе и питать иллюзии на ваш счет. Тогда вы кажетесь лучше, выглядите красивее. Люди всегда жалеют о том, что прошло; они захотят увидеть вас вновь, но не спешите сразу же удовлетворить их желание; потомите их, только не слишком долго. То, что дается слишком дорого и чрезмерными трудами, теряет в цене. От вас ждали лучшего. Или уж мучайте сверх всякой меры, что есть силы. <���…> …тогда вы будете царить над всеми. <���…>

Суббота, 15 ноября 1873 года

<���…> У меня, по-моему, лихорадка, слишком я болтлива, особенно в те минуты, когда про себя пла́чу. Никто об этом не догадывается. Я пою, смеюсь, шучу, и чем мне тяжелее, тем больше я веселюсь. Сегодня я не в силах разжать губы, я почти не ела.

<���…>

Воскресенье, 23 ноября 1873 года

<���…>

Только теперь, посмотрев на маму словно со стороны, я понимаю, как она очаровательна. Измучена кучей забот, и огорчений, и хворей и все равно хороша, как день. Когда она говорит, голос у нее такой нежный, такой женственный, хоть и немелодичный, но звучный и нежный; и манеры у нее простые, естественные, но приятные.

В жизни не видывала, чтобы кто-нибудь так мало о себе думал, как моя мать. Она такая, какая есть; если бы она хоть немного заботилась о своем туалете, ею бы все восхищались. Что ни говори, а от туалета многое зависит. <���…> Мама одевается в какие-то лохмотья, во что попало. Сегодня она в красивом платье цвета «марон», из Вены, от Шпитцера… <���…> и, право слово, она прелесть! <���…>

Суббота, 29 ноября 1873 года

<���…> Сегодня я тоже недовольна, и мне ничего не выразить из моих чувств и страданий. Если бы я могла описать, что творится у меня в душе, – но я не знаю, что там творится, знаю только, что мне очень больно, что меня временами что-то терзает и жжет. И все, что я говорю, – это все не то, и я не могу высказать сотой доли того, что чувствую.

Видел бы кто-нибудь, сколько раз я бросаю перо, откидываюсь на спинку кресла, глаза к потолку, или одной рукой придерживаю плащ, в который закуталась с головы до ног от сквозняка, а другой закрываю лицо, чтобы в темноте собраться с мыслями, которые разлетаются в разные стороны и оставляют у меня в голове только ненавистную путаницу. Бедная голова! Одна мысль меня донимает: вдруг через несколько лет я буду над этим смеяться, все забуду… Все эти горести покажутся мне ребячеством, преувеличением. Нет, заклинаю тебя, не забывай! Когда ты будешь читать эти строки, вернись назад, представь себе, что тебе пятнадцать лет, что ты в Ницце, что все это происходит сейчас! Подумай, что ты живешь не теперь, а тогда! И ты поймешь и будешь счастлива… <���…>

Все музы и Аполлон не в силах выразить моих чувств. Это нелепость все, глупая, сумасбродная нелепость, но я чувствую себя ограбленной. Я на всех в обиде. Как будто у меня отняли то, что мне принадлежит, мне, – отобрали, украли, убили. <���…>

Вторник, 9 декабря 1873 года

<���…>

Что бы я ни написала, мне никогда не выразить того, что я чувствую. Я глупая, сумасбродная, разобиженная на весь свет. Мне кажется, что те, кто отнял у меня герцога, ограбили меня; нет, правда, как будто у меня отняли мое добро. Мне так нехорошо! Не знаю, как объяснить: мне все представляется каким-то непрочным; на язык мне по ничтожным поводам приходят слишком сильные выражения; хочу сказать что-то важное – и чувствую, сказать-то мне нечего; я словно… Нет, довольно! Если ударюсь в рассуждения, примеры, сравнения, то никогда не кончу. Мысли подталкивают одна другую, мешаются и в конце концов развеиваются, как пар. <���…>

<���…>

Воскресенье, 28 декабря 1873 года

<���…> Я уже не ребенок, как другие дети: сердцем я женщина, но – женщина-ребенок.

<���…>

Воскресенье, 11 января 1874 года

Сгораю от нетерпения, когда же настанет завтра, двенадцатое января, канун русского Нового года: я буду гадать перед зеркалом, но с Божьего соизволения.

За обедом говорили о Новом годе, как мы его проведем. Машенька [23] Машенька – жена Степана (Этьена) Бабанина, дяди М. Б. с материнской стороны. предложила гадать. Рассказывали о разных гаданиях. Садятся перед зеркалом. Машенька рассказывает поразительные вещи: она сама гадала перед зеркалом и видела Степу и еще многое, что до сих пор не исполнилось. Еще она говорит, что люди видят всякие страхи и ужасы. Все это меня так воодушевило и возбудило, что мне кусок в горло не идет. Решено: буду гадать! <���…>

Понедельник, 12 января 1874 года

<���…>

Я сидела со всеми до половины одиннадцатого, потом поднимаюсь к себе, надеваю свежую сорочку, распускаю волосы, набрасываю на плечи белую накидку; in that attire [24] В этом наряде ( англ .). запираюсь, ставлю зеркала, и все начинается!

Сперва я долго ничего не видела, потом стала различать какие-то фигурки, но совсем маленькие, не больше десяти-двенадцати сантиметров. Я увидела целую толпу голов, одних голов в каких-то причудливых шляпках, париках, огромных колпаках, нахлобученных криво, как попало; потом различила женщину в белом, похожую на меня, повязанную косынкой, она облокотилась на стол, руками легонько подпирает подбородок, взгляд поднят ввысь. Потом она растаяла. Потом вижу пол в церкви, из черного и белого мрамора; посреди группа людей в каких-то костюмах вроде карнавальных, один из них лежит, другие сидят или стоят, я не совсем поняла. Слева, кажется, разглядела, как в тумане, нескольких мужчин… <���…> но лиц было не видать. <���…>