Сергей Куклев - В голове моей опилки...

Помнится, в командировку я взял с собой диктофон. Одна из многих совершенных глупостей. Наравне с рюкзаком-сидором, таскать который отказывались даже ишаки, и ватным спальником, весящим после дождя килограммов двадцать. Вся фактография экспедиции уместились на нескольких клочках листа А4. Остальное – в голове. Что можно записать о пешем переходе по – как сейчас кажется – отвесной стене Чуль-Баира, о пауке-каракурте, уютно устроившемся на лямке моего рюкзака (я тогда наивно спросил побелевшего от ужаса коллегу, как называется этот черненький блестящий паучок)? Какой диктофон передаст звук селя, к чертям смывшего наш первый лагерь? Где найти фотоаппарат, который передал бы вестибулярное ощущение, когда кажется, что линий горизонта – несколько, когда падаешь на ровном месте, словно после литра водки..?

Чуль-Баир – это не гора, это хребет, который похож на врезавшийся в землю углом кирпич. Высота лагеря – что-то около трех тысяч, там находится узкий лаз в Бой-Булок, выше – острый гребень, отвесно обрывающийся в долину. Когда штурмовые группы одна за другой ушли в пещеру на две недели, в лагере остался только я, Илья и Дэн. Задача – присмотреть за вещами и сделать несколько неглубоких вылазок в Бой-Булок для фотосъемки. «Ты на веревке как, висел?» – сумрачно спросил как-то Илья, альпинист со стажем. «Да нет, не пришлось». «Пойдем», – сказал он, навьючил меня веревками, альпинистским железом и отправил под стену ущелья-сая. Объяснения Ильи были конкретны и немногословны. «Короче, надеваешь обвязку, это – туда, это – сюда. Берешь молоток и забиваешь вот эту фигню в стену. Потом крепишь ухо, на него карабин и встегиваешься. Когда добьешь до верха, лазь по веревке вверх-вниз с перестежками». Наверное, так и нужно было. Илья уходил, чем-то занимался в лагере, готовил еду, а я долбил скалу и «с перестежками» лазил по веревке часами. Мне нравилось, появилось чувство, что вот оно – мое. Через несколько дней Илья привязал веревку на скалистом клыке метрах в двадцати от земли. «Давай!» крикнул он откуда-то сверху. Я полез, пугаясь, когда веревка начинала «играть», как резинка. На клыке лежал улыбавшийся Илья. «Это хорошо, что ты нашел себя», – сказал он. И было это дороже любой похвалы...

Вечерами, когда ночь падала нокаутирующей тишиной, мы сидели у костра и молчали. Иногда Илья играл на комузе. Днем ходили на вершину, каждый раз уходя все дальше от лагеря, или опускались в саи. Когда-то в этих саях кипела жизнь. Жители долинного села Дюйбало еще в конце 70-х сообразили, что охотой на горных козлов можно лишь поддерживать собственную жизнь. Чтобы развиваться, нужны деньги. Из Афганистана пришли сумрачные бородатые люди, объяснившие, что в этом скрытом от посторонних глаз районе можно неплохо заработать. Дюйбалинцы – и Садык, конечно, – принялись рассаживать мак и коноплю в саях. Селение имело 80 полей опиумного мака, находившихся под контролем 40 охранников. Сумрачные афганцы забирали урожай и растворялись среди приграничных хребтов. Садык охранял плантации от воров, стреляя на звук и на поражение. Все было хорошо до тех пор, пока не прилетели советские вертолеты и не выжгли напалмом ущелья. Садык ничего не понял, но снова начал бегать по горам за козами. В незамутненной системе его моральных ценностей не было места высоким материям. То, что приносит прибыль – правильно. Если кто-то оказался сильнее – переживу, потому что жить надо. Одно колесо от «жигулей» в сезон – обувь, одна лепешка из непросеянной муки – пища на день, одна подстреленная коза – еда для всей семьи на неделю. Первобытная эта логика и пугала, и восхищала одновременно. Садык – как змея. Тронешь – убьет, не задумываясь и не терзаясь потом по ночам. Подружишься без посягательств на его образ жизни и имущество – станет верным товарищем. Он и был таким: показывал, как ловить за хвост скорпионов, как связывать человека, свежевать козу. Хотя причиной тому вряд ли была его врожденная благосклонность к русскому пришельцу. Дело в том, что много лет назад экспедиция с участием Вишневского вынесла из Бой-Булока останки жителя Дюйбало Мустафы. Он стал первым исследователем пещеры и первой ее жертвой. В благодарность за это родственники Мустафы (а это – понятное дело – все село) разрешили приходить сюда и не трогали понапрасну, разве что воровали по мелочи: консервы, старые майки, сапоги...

В Дюйбало по приглашению Садыка мы пришли в самом конце экспедиции. Спускались по шато – вбитым «змейкой» в вертикальную стенам бревнам. Высота стены – 300 метров, перил нет и в помине. Жутковатое ощущение. В Дюйбало нас уже ждали. В ореховом саду у старого Шахимордона – дальнего родственника Садыка – постелили достархан. После месяца на тушенке и макаронах мы, как саранча, смели плов, который не имел ничего общего с уральским «контрафактом», наелись шурпы. Нет ничего лучше, чем, наевшись, наконец, лечь у достархана и слушать рассказы Шахимордона о хадже, Мекке. Садык как младший мужчина неслышно подливал чой в пиалы. В этом раю было почти все: звезды, цикады, прохлада и чистые носки. Садык сел рядом и учил меня употреблять насвай – легкий местный наркотик из коры арчи, табака, извести и, как ни печально, куриного помета. Класть насвайную колбаску надо за губу или под язык. Мерзость неописуемая, но вполне аутентичная. Утром я попробовал самое, пожалуй, странное блюдо в жизни. Оказалось, что всю ночь, пока мы спали, в тандере, где пекут хлеб, была замурована козлиная туша. За много часов она превратилась в нечто тушено-копченое. Удивительно вкусно...

На этом книгу благостных воспоминаний можно закрывать. Был, конечно, Самарканд, была Бухара, но так хотелось домой, что древние города и современные кабаки меркли в сравнении с дымящими трубами Челябинска. Но Родина встретила нас неприветливо. На границе с Казахстаном я купил пачку сигарет по цене, за которую до поездки купил бы блок. Дефолт 98-го. Все, что нажито непосильным трудом, и так далее. В голове не укладывалось, что беда может произойти вот так стремительно и беспощадно. Голодный, злой, бритый, выжженный до черноты узбекским солнцем, с пробившейся щетиной я шел через толпы бледных, но тоже злых, внезапно обнищавших людей.

«Мама, это я, Сергей», – просипел в открытое окно родительской кухни. Мама испуганно вскрикнула, но сразу узнала и кинула ключи от подъезда. Я зашел домой и... Это, к счастью, не поддается девальвации.

Эта статья – тоже из «Закулисья...» Помните, я говорил, что про мою жизнь много написано, и даже про то, как писалось, тоже? Это как раз в «Закулисье...» и собиралось все. Дальше – полная версия среднеазиатского вояжа. Эти два текста разделяет десять лет. Вообще, удивительно, как мне, пацану еще по профессиональным меркам, еженедельно отдавали разворот в крупнейшей региональной газете для публикации. Сейчас такое, конечно, представить трудно. Кстати, за «Азиатский дневник» я получил «Золотое перо», награду, которой горжусь до сих пор.