Владимир Ефремов - Эдельвейсы для Любаши. Коричневый туман над Днестром (сборник)

Будучи еще маленьким то, что не следует выставлять на обозрение, Маша закрывала своей спиной. Костя был на два года старше меня и, соответственно, повыше, ему пришлось идти на полусогнутых ногах, гусиным шагом, как сейчас говорят. Пока дошли до села, почти стемнело, тут назло вышла полная луна, которая освещала наше странное трио: козу и двух голых оболтусов. На лавочках сидели тетушки, освободившиеся от вечерних хлопот и лузгающие семечки. Мне и Косте приходилось то и дело проскакивать с одного бока козы на другой.

От каждой лавочки нам в след неслись реплики: – Боже! Чьи эти голые дети с козой? – Может, их ограбили?

Не выдержав позора, мы погнали козу домой вскачь, уже не таясь. Заскочив в калитку, увидели отца и маму с вопросительными взглядами. Волки! – закричали мы в один голос, и завыли почище воображаемых волков. Вместо порки отцу и маме пришлось нас успокаивать. Мы получили по большому куску хлеба и по кружке молока, и я подумал: «Как хорошо, что мы не сняли шкуру с Маши».

Как-то осенью, ближе к концу сентября, отец привез на каруце мешок травы. Причина такого внимания отца к козе была в том, что на нас часто поступали жалобы от сторожей садов и полей. Конечно же, нас интересовали груши, арбузы, но мы отцу не признавались. Говорили, что нас с кем-то путают. Поверил нам отец или нет, не знаю, но на всякий случай оставил нас дома вместе с козой и кормом для нее.

Мы сначала обследовали двор, затем огород, в котором мы, кстати, должны были собрать по десять кустов картошки, заранее выкопанной для нас отцом. Не обнаружив ничего представляющего для нас интерес, решили расширить географию своих исследований. Дело в том, что в дом (в Молдавии), где мы жили, отец и мама привезли нас из Украины, где мы родились. Отсюда у нас и появился интерес к исследованию и прилегающих к нашему дому и огороду границ.

За красиво сплетенным из камыша и папуры забором мы увидели полное изобилие. Там на ухоженных кустах рос спелый, крупный столовый виноград, арбузы и дыни. Дальше я буду писать не «я и Костя» а, наоборот – «Костя и я», чтобы вы не подумали, что мне принадлежит честь всех начинаний и вредных, по мнению взрослых, инициатив. Так вот, Костя и я, если на то пошло, не устояли перед соблазном. Взяв дома кухонный нож (заметьте Костя), вырезал маленькую, как нам казалось, дырочку в камышовом заборе. Опять же Костя пролез в соседний огород и стал срезать в разных местах виноград, чтобы не так заметно было. Затем дело дошло до арбузов и дынь. Все это он передавал мне. Попировав на славу, мы закопали остатки, вернее отходы пиршества: семена, коркиарбузов и дынь в лунки выбранного нами картофеля. Пресытившись от запретных плодов сада доброй тетушки Татьяны, было решено на достигнутых исследованиях и результатах не останавливаться.

Изрядно расширили дыру в заборе по причине того, что у нас животы несколько увеличились, и можно было легко застрять. Костя пошел к сарайчику, в котором хранился разный хлам. Среди всего этого добра был старый патефон. Костя сказал мне об этом, и мы решили разобрать патефон, чтобы выпустить оттуда поющих человечков, а то они умрут там от голода, если их не освободить. Взяв отцовские клещи, вместо отвертки нож, мы раскурочили патефон на мелкие части. Так и не обнаружив никого, мы зарыли остатки патефона в кучу старых вещей. Видно, хор имени Пятницкого (так было написано на некоторых пластинках) не стал дожидаться, когда мы их освободим, и каким-то образом покинул патефон.

Вечером с работы пришли усталые родители.

– Ну, как? Дома лучше, чем бегать за козой целый день?

– Да, конечно! Ты, тато, принеси и на завтра мешок травы.

– Ладно, принесу, и как мы до этого раньше не додумались? Все равно, кошу же я лошадям. Он работал в колхозе ездовым.

– А картошку, что я выкопал, собрали?

– Ну да, конечно!

– Молодцы, пожалуй, это первый вечер не за что вас ругать. Пойдемте, я посмотрю пару лунок.

Понятное дело, эта пара лунок оказались теми, в которые мы закопали остатки пиршества. Что было дальше, вы, дорогие читатели, если будут таковые, догадаетесь сами…

Был конец ноября, но осень не спешила сдаваться зиме. Было довольно-таки тепло для этого времени года. Я гулял по двору, изнывая от безделья. И вдруг, о чудо! На земле валялась деревянная прищепка. Видимо мама обронила, когда собирала белье, которое сушилось на специально для этого натянутой проволоке.

Схватив прищепку, я думал, куда же ее применить. Мой взгляд остановился на нашей собаке, которая выжидательно смотрела на меня. Собаку звали Жук. Сначала я попробовал прищепку у себя на ухе. Ничего, нормально. Затем прицепил на ухо Жука. Конечно он был не в восторге, но стерпел. Сняв с уха собаки прищепку, я попытался ею прищемить нос собаке. Жук это не оценил – он лапами сшиб меня и укусил за лицо.

В окно за моими фокусами наблюдали тато и какой-то пришедший в гости мужчина. Когда Жук укусил меня, они выскочили во двор и оттащили его за цепь от меня. Я орал от испуга и боли: лицо мне Жук успел прищемить изрядно. Помню, что Жука тато не наказал – не за что было…

Впереди была долгая и скучная зима. В ту пору не было ни света, ни телевизора. Радио было. На стене висела черная, как ее тогда называли, тарелка. Человечков поющих и говорящих мы оттуда вытаскивать не стали: в случае с патефоном отец объяснил нам, где раки зимуют, то бишь, человечки. Черная тарелка говорила и пела, но на наши вопросы: «Который час?» или «Скоро ли мама придет?» не отвечала. И вроде с опаской поглядывала на нас. Тогда мы с этими вопросами обращались прямо к маме, то есть, к ее фотографии в рамке. Но мама только улыбалась.

После того как отец привез целый воз ивовых прутьев, он сдал лошадей и каруцу на конюшню. Зимой в колхозе возить нечего. Теперь наш тато будет всю зиму плести корзины для будущего урожая. Плел в доме на полу в комнате, где коротали на печке зиму Костя и я. За каждую корзину платили по десять рублей, это еще сталинскими. Несмотря на раненую руку, тато плел довольно ловко и быстро. Мы приставали к нему: «Тато, расскажи о войне!»

Он долго отмалчивался, потом рассказал нам, как в первые дни войны с фашистами попал в плен в районе Винницы. Лагерь, где держали советских солдат, был окружен колючей проволокой. Ни еды, ни воды. Кое-что перепадало, что приносили сердобольные женщины. Подобревшие от успехов на фронтах, немцы стали отпускать пленных. В первую очередь, отпустили прибалтов, затем тех, за кого поручались местные жители. Нашлись добрые люди и выручили нашего тато и еще одного его односельчанина.

Решили добираться домой в родное село Чобручи к родителям. До Красных Окон шли днем, немцы не трогали, так как сами отпустили. Дальше пошла зона владений румынских захватчиков. Они с подозрением посматривали на отца и его товарища и спрашивали друг друга, конечно же, по-румынски: «Смотри, Ион! Что это за Вояки? Почему в советской форме?» Остановив отца и его напарника, румыны велели снять форму и сапоги, оставили их в грязном нательном белье и босыми. Домой шли уже только ночами: стыдно было так идти. Рассказывал нам это отец, а у самого иногда катилась по впалой щеке скупая слеза: обидно было. Так до самой смерти не смог наш тато забыть этот случай с ним на войне, так и не простил румынам обиды.