Array Коллектив авторов - Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников

А. Мариенгоф: «Зинаида сказала ему, что он у нее первый. И соврала. Этого – по-мужицки, по темной крови, а не по мысли – Есенин никогда не мог простить ей. Трагически, обреченно не мог. <���…> Всякий раз, когда Есенин вспоминал Зинаиду, судорога сводила его лицо, глаза багровели, руки сжимались в кулаки:

– Зачем соврала, гадина!»

«Они стали мужем и женой, не успев опомниться и представить себе хотя бы на минуту, как сложится их совместная жизнь», – пишет в воспоминаниях дочь Райх и Есенина Татьяна. Райх была хорошей женой – да у Есенина и не было плохих, – старалась наладить быт, чтобы он мог писать стихи и ни о чем не тревожиться. Правда, с переездом из Петрограда в Москву начались финансовые и бытовые трудности, а затем и семейные ссоры. Есенин пил, скандалил, часто сбегал, как и от Изрядновой.

М. Левин: «Иногда он исчезал на несколько дней и пропадал неизвестно где с неизвестными людьми. Это было время его дружбы с Анатолием Мариенгофом, Вадимом Шершеневичем, Александром Кусиковым и другими представителями литературной богемы Москвы того времени. Зинаида мирилась с этими чертами его характера, но ей было трудно, очень трудно, и об этом она часто рассказывала моей жене».

Т. Есенина: «Безусловно, судя по рассказам матери и ее подруги – Зинаиды Гейман, сыграли роль и “друзья” отца из группы «мужиковствующих», неприязненно относившихся к моей матери. Она и сама относилась к ним с неприязнью, видя их тлетворное влияние на отца. Видимо, сыграла во всем этом деле роль и нерусская фамилия матери – Райх, которую она получила в наследство от отца – моего деда. “Мужиковствующие” настаивали на еврейском, нерусском происхождении, в то время как мать у нее была русской, даже вышедшей из захудалого дворянского рода (Анна Ивановна Викторова). Отец матери – Николай Андреевич Райх – железнодорожник, выходец из Силезии. Национальная принадлежность его затерялась в метриках прошлого века».

У пары родилась дочь Татьяна, затем, уже после разрыва, сын Константин. 19 февраля 1921 года Есенин подал заявление в суд города Орла: «Прошу не отказать в Вашем распоряжении моего развода с моей женой Зинаидой Николаевной Есениной-Райх. Наших детей Татьяну трех лет и сына Константина одного года – оставляю для воспитания у своей бывшей жены Зинаиды Николаевны Райх, беря на себя материальное обеспечение их, в чем и подписываюсь. Сергей Есенин».

Они еще изредка встречались, когда он навещал детей, уже после замужества Райх с Мейерхольдом, потом и на съемной квартире, где бывшая жена стала ему любовницей. «Только двух женщин любил я в жизни. Это Зинаида Райх и Дункан. А остальные… Ну, что ж, нужно было удовлетворить потребность, и удовлетворял <���…> Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы ни уверял в том же сам себя, – все это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это искусство». Кстати, «бьет – значит любит», это тоже о Есенине. «Я двух женщин бил, – признавался он, – Зинаиду и Изадору – и не мог иначе. Для меня любовь – это страшное мучение, это так мучительно». А. Мариенгоф: «Вот ее, эту женщину с лицом круглым и белым, как тарелка, эту женщину, которую он ненавидел больше всех в жизни, ее – единственную – он и любил».

Второй официальной женой стала знаменитая танцовщица Айседора Дункан.

Художник Ю. Анненков в «Дневнике моих встреч» писал:

«Захваченная коммунистической идеологией Айседора Дункан приехала, в 1921-м году, в Москву. Малинововолосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная “Дунькой” в Москве, она открыла школу пластики для пролетарских детей в отведенном ей на Пречистенке бесхозяйном особняке балерины Балашовой, покинувшей Россию.

Прикрытая легким плащом, сверкая пунцовым лаком ногтей на ногах, Дункан раскрывает объятия навстречу своим ученицам: ребятишки в косичках и стриженные под гребенку, в драненьких платьицах, в мятых тряпочках, с веснушками на переносице, с пугливым удивлением в глазах. Голова Дункан наклонена к плечу, легкая улыбка светит материнской нежностью. Тихим голосом Дункан говорит по-английски:

– Дети, я не собираюсь учить вас танцам: вы будете танцевать, когда захотите, те танцы, которые подскажет вам ваше желание. Я просто хочу научить вас летать, как птицы, гнуться, как юные деревца под ветром, радоваться, как радуется майское утро, бабочка, лягушонок в росе, дышать свободно, как облака, прыгать легко и бесшумно, как серая кошка… Переведите, – обращается Дункан к переводчику и политруку школы, товарищу Грудскому.

– Детки, – переводит Грудский, – товарищ Изидора вовсе не собирается обучать вас танцам, потому что танцульки являются пережитком гниющей Европы. Товарищ Изидора научит вас махать руками, как птицы, ластиться вроде кошки, прыгать по-лягушиному, то есть, в общем и целом, подражать жестикуляции зверей…»

Дункан годилась Есенину в матери – разница в возрасте составляла 18 лет. Пожалуй, между ними не было ничего общего, их отличало все, положение, жизненный опыт, язык. Дункан не говорила по-русски, Есенин только по-русски и говорил. Искусствовед М. Бабенчиков: «По-русски Дункан знала всего несколько слов: “красный карандаш”, “синий карандаш”, “яблоко” и “Луначарский”, которые произносила, как ребенок, забавно коверкая и заменяя одну букву другой».

Вс. Рождественский: «Об их первой встрече ходило немало легенд. Вот одна из них.

Выступали ученицы знаменитой танцовщицы. Одна за другой исполняли они в античных туниках, с босыми ногами, ритмические пляски, воспроизводившие рисунки чернофигурных греческих ваз. Есенин глядел на них равнодушно. Их гибкие и строго ритмизованные движения, казалось, ничего не говорили его душе. Но затем начала свой танец Айседора Дункан. Точный, необычайно легкий полет ее тела и тонкая выразительность жеста захватили присутствующих. Дыхание подлинного искусства прошло над притихшим залом. Есенин широко раскрыл восхищенные глаза. Он, русский человек, в эту минуту и сам почувствовал себя на счастливых берегах древней Эллады, рождавшей богов и героев.

По окончании танца он вскочил с места и на огромном зеркале, идущем во всю стену, острым камешком своего кольца начертил два четких слова: “Люблю Дункан” – и поставил три огромных восклицательных знака. Мировая знаменитость, избалованная непрестанными успехами, очевидно, первый раз в жизни столкнулась с подобным выражением восторга. Она попросила перевести ей есенинские слова. Смысл их поразил ее не менее, чем способ, который избрал Есенин, чтобы выразить свои чувства. Когда же ей стало известно, что перед нею уже прославленный поэт, не так давно бывший простым деревенским пастухом, Дункан и сама пришла в не меньший восторг. Она тотчас же начала беседу с Есениным (через переводчиков, конечно) и уже весь вечер не отпускала его от себя».