Вероника Богданова - Евгений Евтушенко и Белла Ахмадулина. Одна таинственная страсть…

Поначалу казалось, что перевод в эту школу – крест на будущем, но оказалось, что все вовсе не так ужасно. Это была самая обычная школа с обычными детьми. Директором здесь служил бывший фронтовик Исаак Борисович Пирятинский. Он славился своей патологической честностью и добродушным нравом. Конечно, провинившиеся ученики получали по заслугам, но и по-другому было нельзя. Дети шалят, а за шалости нужно расплачиваться.

«Ему нравились мои стихи, и на наши прогулы он смотрел сквозь пальцы. Словом, такого прекрасного директора мы даже не заслуживали».

Будущий поэт продолжал и здесь иногда прогуливать, но делать это он стал значительно реже. Если физику ему так и не удалось освоить, то вот по всем остальным предметам он оценки выправил. Помог ему в этом недавно вернувшийся из ссылки дедушка, отец Александра Гангнуса Рудольф.

Аттестат зрелости будущему поэту получить было не суждено. Иногда даже самые хорошие оценки не способны исправить намерений судьбы. Придя однажды утром в школу, Евгений сразу понял, что случилось нечто экстраординарное. В коридорах никто не шумел, все лишь тихо переговаривались и почему-то с опаской косились на Евтушенко.

Оказалось, что этой ночью кто-то из учеников выкрал и сжег классный журнал, а когда злоумышленника засек школьный сторож, ученик вдобавок ко всему ударил несчастного по голове. Евтушенко считался одним из самых отъявленных хулиганов, да к тому же еще накануне получил пару двоек. Вполне достаточное основание для подозрений.

Вечером того дня директор собрал всех подозреваемых учеников во дворе и попросил признаться в содеянном. Никто не проронил ни слова. В конце концов, мужчина не выдержал и начал орать на Евтушенко. Евгений не признавался. Если кражу и поджог классного журнала вполне можно было бы простить, то вот удар сторожа по голове и абсолютное нежелание признавать свою вину окончательно вывели из себя директора. Ученика по фамилии Евтушенко выгнали из школы с так называемым «волчьим билетом», плохой характеристикой из школы, с которой теперь можно было навсегда забыть о поступлении в институт, хорошей работе и, в конце концов, благополучной жизни.

«Директор думал, что это я свои двойки сжег. Он попросил меня извиниться перед всем классом. Он назвал меня трусом, когда я отказался это признать, и исключил из школы. Это было сталинское время, 48-й год».

Целыми днями теперь Евгений Евтушенко слонялся по улицам, играл с дворовыми ребятами в футбол и писал стихи. Зинаида Ермолаевна могла стерпеть все, но только не последнее. Увлеченность сына поэзией она не понимала. Более того, это пугало немолодую и навсегда перепуганную ужасами сталинских репрессий женщину. Творчество – это не только ненадежное и безденежное занятие, это еще и очень опасно. Лучше уж водку пить, в конце концов…

Мать поэта Зинаида Ермолаевна Евтушенко. 1930 г.

«Один мой одноклассник по кличке Пряха, впоследствии ставший членом-корреспондентом Академии наук, сказал после нескольких глотков теплой водки из бумажного стаканчика:

– Ребята, я хочу у Жени, у Исак Брисыча и у всех вас попросить прощения. Это я тогда сжег классные журналы…

Все так и застыли.

– Но почему ты это сделал? – вырвалось у Исака Брисыча. – Ты же был всегда круглым отличником!

– Я первый раз в жизни получил пятерку с минусом, – виновато, но в то же время как бы оправдательно пожал плечами Пряха. – А я к минусам не привык…»

На помощь пришел отец Евгения. Александр предложил сыну отправиться вместе с ним в геолого-разведывательную экспедицию в Казахстан. Это обещало превратиться в незабываемое приключение – так чего, собственно говоря, и было желать? Евгений, ни минуты не сомневаясь, согласился на авантюру, и отец написал ему рекомендацию. Через месяц Евгений вместе с отцом прибыл в бескрайние степи Казахстана. Еще в поезде отец предупредил его:

– Если хочешь, чтобы тебя уважали, никто не должен знать, что я твой отец.

Евгений серьезно кивнул и с тех пор больше не обращался к отцу иначе как по имени и фамилии.

В Казахстане ему вверили отряд, состоящий из пятнадцати человек. Это были уголовники, отбывающие здесь свой срок за нетяжелые преступления. Они жили на всем готовом и даже получали кое-какую зарплату, поэтому никому даже в голову не приходило бежать отсюда. Правда, и работать никто не хотел. Все эти взрослые, видевшие в своей жизни все мужчины жили по принципу: солдат спит, а служба идет. Пара недель ушли на то, чтобы освоиться здесь. Вопреки всем домыслам и пересудам, Евгению все-таки удалось завоевать уважение у своего отряда, и они стали выполнять норму.

Немилосердное солнце, тяжелый труд и отряд уголовников быстро заставили повзрослеть. За несколько месяцев в Казахстане он изменился настолько, что родная мать в буквальном смысле поначалу не узнала его, а когда они сели в автобус и Евгений начал с ней делиться впечатлениями, женщина тихо заплакала. Евгений осекся и вдруг понял, что отвык говорить литературным языком. Его речь теперь была наполнена нецензурной лексикой, которую он привык использовать в качестве связующих артиклей. Чтобы понятнее и доходчивее было.

«На самом деле я потом еще очень долго пытался искоренить в себе привычку материться, но удалось побороть ее лишь спустя много лет. Последний удар по дурной привычке нанес Париж. Когда попал туда первый раз, там еще можно было застать русских эмигрантов-дворян, работающих таксистами. Однажды мы ехали с женой в машине, что-то оживленно обсуждая, я был несдержан, и вдруг водитель полуобернулся и сказал мне на чистом языке: „Молодой человек, хочу вас предупредить, что я петербуржец и хорошо понимаю язык. Скажите, пожалуйста, если у вас были интимные отношения с матерью этой очаровательной дамы, зачем ставить ее в известность – это как-то не по-джентльменски“. Его замечание сразило меня наповал и… окончательно излечило от сквернословия».

Зинаида Ермолаевна искренне надеялась на то, что солнце Казахстана сможет выжечь желание сына посвятить себя литературе, но все обернулось иначе. Как только они переступили порог квартиры, Евгений гордо выложил на стол стопку заработанных денег. Их вполне могло хватить на ремонт, в котором их квартира отчаянно нуждалась последние лет пятнадцать. На робкое предложение матери Евгений отреагировал весьма категорично:

– На эти деньги я куплю пишущую машинку, а уже потом эта машинка сделает нам ремонт, – заявил будущий поэт.

Впрочем, по возвращении в положении Евтушенко мало что изменилось. Он все так же целыми днями играл в футбол, писал стихи и шатался по лицам. Ни цели, ни денег, ни надежд, только весьма отчетливо вырисовывающаяся перспектива загреметь в тюрьму по статье о тунеядстве.