Дмитрий Гуренич - Es schwindelt

Никакое время дня так не любил Ильич, как раннее утро. Тот час, когда господа ещё видят сны, а наш брат рабочий уже входит в заводские ворота, когда раскладывают свой товар на лотках уличные торговцы, когда втягивают в город свои повозки крестьяне и придавливают булыжником на углу газеты мальчишки-газетчики. Никакой другой час не был так мил потомственному дворянину Ульянову, как этот ранний, трудовой час, когда весь день впереди, и столько ещё можно успеть. И ещё за то любил Ильич раннее утро, что всем своим естеством чуял он, что враги его ещё спят, и он может напасть на них, беспомощных, и делать с ними что хочет.

Хоть и поспать ему удалось за ночь не больше трёх часов, сна у Ленина – ни в одном глазу. Правда в буфете он кофию напился, да ещё прикупил в дорогу небольшую головку чухонского сыра и прихватил заодно аппетитный лимон, а уж чаю во втором классе нальют как-нибудь. Ещё газету купил вчерашнюю. Выбрал кадетскую «Речь» в пандан к английским башмакам и кепи. Не читать, понятно. Читать эти либеральную чепуху – всё равно, что чужие сопли по лицу размазывать. Газета – чем удобно? Всегда есть, чем лицо прикрыть. Конспирация!

Хоть, на лицо глядя, и можно было бы дать Ильичу все шестьдесят, не чувствовал он себя и на сорок. Весь он был как сжатая пружина, как натянутая струна, как стрела, пущенная из лука. И не имела над ней уже власти отпустившая её рука. И неслась она теперь неотвратимо к той цели, что выбирала сама.

Он всегда любил в себе эту упругость, мускулатурность, ловкость. Он хоть сейчас был бы рад сесть на велосипед, взяться за вёсла, полазать по горам. А с тех пор, как в апреле он вернулся в Россию, как сошёл с поезда на Финляндском, оробев слегка от массы встречавшего его народа, так и вовсе у него как будто лет двадцать – с плеч долой, и сейчас, на этом выборгском перроне, в свои сорок семь, он чувствовал себя моложе, чем в Париже в сорок, в Женеве в тридцать шесть или в Лондоне в тридцать два. Пожалуй лишь в Шушенской ссылке, в двадцать восемь, ощущал себя Ильич таким же крепким и сильным, как сейчас.

Перрон, куда должен был прибыть его поезд, Ленин тоже нашёл не сразу. Сначала не туда вышел, табличку не так прочитал. Ещё немного – и он научится читать по-фински. Но теперь он точно там, где надо. На всякий случай спросил служителя, тот подробно, обстоятельно, подвердил:

– Точно так, пассажирский из Петрограда, прибывает на этот путь. По расписанию должен через сорок минут, но война, сами знаете…

Ленин выбрал скамью в середине платформы, там, где, по расчету, должен был остановиться его вагон, пристроил подле себя лукошко и прикрыл лицо газетой. Задремал пассажир в ожидании поезда, ничего удивительного, час по господским понятиям ещё куда как ранний.

Он вспомнил отчего-то тот день, когда Саша впервые научил его узнавать время по звёздам. Он вспомнил поздние летние сумерки, себя, двенадцатилетнего, одиноко крутящегося на «гигантских шагах» во дворе их симбирского дома.

Вся остальная семья заканчивала ужин на веранде. Уже допили чай. Прислуга собрала посуду и вынесла две керосиновых лампы. При свете ламп у Володи вся веранда как на ладони. Няня забрала Маняшу. Теперь они будут играть в лото. Мешочек с бочонками на коленях у Ани. Она будет выкликать. Мама, Аня и Саша берут себе по четыре карточки. Оле дают три, маленькому Мите – две. Мама сажает Олю поближе к себе: она будет помогать ей следить. Саша, как всегда, будет помогать Мите. Папа в лото не играет.

Володя видит, как папа отодвигает подстаканник, застёгивает на одну пуговицу вицмундир, целует поочерёдно детей: сначала Митю, потом Олю, потом Сашу, потом Аню. Прислуга вернулась забрать со стола самовар. Папа говорит что-то смешное. Володе не слышно что. Все смеются, кроме Мити. Митя не понимает шуток. Папа уходит к себе. Володя сегодня не играет в лото вместе со всеми. Он наказан. Он крутится здесь один на «гигантских шагах» и ждёт пока совсем стемнеет, младших уведут спать, а Саша выйдет к нему. Сегодня десятое июня – день летнего солнцестояния, и Саша обещал научить его узнавать время по звёздам.

Они всё играют и играют в своё лото. Володя кружится и кружится. Ну, доиграли, наконец. Смеются, собирают карточки, бочонки, фишки. Уже темно совсем почти, и звёзды высыпали. Теперь все по очереди подходят к маме, чтобы поцеловать её и желают друг-другу спокойной ночи. Саша подходит к маме последним и о чём-то говорит с ней. Все уходят с веранды. Мама сама, без помощи прислуги, забирает с собой одну лампу, Аня – другую. Теперь темно совсем.

Саша появляется во дворе через минуту-другую. На нём белая рубашка, хорошо заметная в темноте на фоне почерневшей веранды. В руке у него карманные часы.

– Мама не разрешила мне заниматься с тобой, пока ты не извинишься перед Митей.

– Я не буду извиняться. Я ничего плохого не сделал ему.

– Ты дразнил его и пугал козликом.

– Я не дразнил, я хотел его рассмешить.

– Ты же знаешь, что он не понимает шуток. Он ещё маленький. Я тоже думаю, что ты должен попросить у него прощения. Он простит, я уверен.

– Хорошо, я попрошу у него прощения завтра. Он всё равно уже спит.

– Тогда завтра и расскажу про звёзды.

– Но завтра уже будет одиннадцатое июня, солнцестояния не будет.

– Ну хорошо, пошли. Но смотри, ты обещал. Завтра же утром попросишь у Мити прощения.

Братья вышли на крутой, обрывистый берег Волги и оба легли на спину. Саша поднял руку с часами, держа их за цепочку. Помог Володе найти Большую Медведицу и Полярную звезду, объяснил как построить воображаемую стрелку и спросил, куда она показывает.

– Туда, где на часах половина одиннадцатого, – уверенно сказал Володя.

– Правильно. А теперь надо найти где полночь. Полночь каждый день перемещается. Ходит по кругу. Но сегодня, в день солнцестояния, полночь там, где на часах девять. А теперь сосчитай разницу.

– Получается полтора часа после полуночи. Не может быть. Сейчас гораздо раньше.

– Разницу надо считать против часовой стрелки и умножать на два. Сейчас три часа до полуночи. Девять часов вечера. С точностью до пятнадцати минут.

Володе не терпелось проверить. Саша щелкнул крышкой часов и чиркнул припасённой спичкой. Володя посмотрел на циферблат – десять минут десятого. Младший брат смотрел на старшего с восторгом и обожанием.

Похоже, он действительно подремал чуток. Вот и поезд подошёл. Почти без опоздания. Пассажиров мало. В свой вагон Ленин один садится. В соседний, для курящих, подымаются два офицера. У одного белый эмалевый офицерский георгиевский крест, у обоих приколоты красные банты.