Дарина Мирус - Memorium & Textus. С любовью и благодарностью к жизни

Тем временем мамины фантазии, очень быстро перестав нуждаться в моих поддакивающе-подтверждающих их выдумках, стали усиливаться. Она написала не одно заявление в милицию с просьбой установить наблюдение за нашей квартирой, таскала меня к участковому в качестве «свидетеля» (сестра тоже присутствовала при этих визитах). Жалко, что участковый не «вывел меня на чистую воду», а только, наблюдая мою неуверенность, свидетельствующую о явно не чистой совести, умеренно потешался над нашим семейством. Теперь к неизвестной, «следящей за нами и посещающей нашу квартиру» «компании», добавилась известная и тоже «следящая за нами» «милиция». Мама пристрастилась постоянно «укреплять» входную дверь, окна, думала установить самодельную сигнализацию.

Наши еженедельные «очистительные» процедуры и хождение босиком дополнили новые добавления: массаж (о котором я расскажу позднее) и «прокачка», когда мы втроем становились перед зеркалом и начинали специальными движениями рук «гонять энергию» по телу. Утомительное занятие, совершенно не вызывавшее у меня бурного восторга. Кроме того, наша оздоровительная практика обогатилась трехдневными голоданиями, к которым я готовилась путем запасания в разных местах квартиры съестных припасов.

Пятничные вечера или выходные мы стали проводить в «знакомствах» шапошного характера с арендаторами длинного ряда палаток на Новом или Старом Арбате, происходивших по схеме: сначала постучать, а потом попросить что-нибудь подарить или чем-нибудь угостить. Иногда арендаторы или прохожие одаривали нас только пугающе агрессивной реакцией.

Прошло полтора года. Мои занятия в музыкальной школе натолкнули маму на новую мысль. И вот в пасмурный майский день 1993-го мы отправились на Старый Арбат в новом качестве. Театр им. Вахтангова, раскладной стульчик, сидя на котором я что-то там играю на виолончели, портфель для денег, напротив магазин «Самоцветы» и мои первые 33 рубля. Подобные поездки на Арбат, к Большому театру, в галерею ЦУМа и даже на короткий период в ГУМ стали ежедневными, несмотря на погоду. Первые несколько лет мы также ездили играть на аллеях перед «Вернисажем» на м. Измайловский парк. Игра мне давалась в разы легче, чем денежное попрошайничество, с которым в моем случае было покончено. Но новые неприятности уже маячили поблизости.

Посещение концертных и «оздоровительных» мероприятий секты Аумсинрикё, которой московские власти предоставили совершенно шикарные условия для успешного осуществления ее деятельности, а также частное посещение штаб-квартиры той же секты в Москве, где мама чуть было не устроила скандал =>

Вообще скандал следовал за нами повсюду, где бы мы ни появлялись. Он имел не только внешне-социальную форму нашего существования, но и внутрисемейную. Зареванно-опухшая физиономия с глуповато-трусливым выражением, которое я столь часто видела, смотря на себя в зеркало, являлась результатом абсолютно любых моих взаимоотношений с мамой. В совместных занятиях, например, у меня сразу же прогрессировал испуг, сковывающая тупость и неуклюжесть, вызывавшие с ее стороны раздражение, повышенный тон и затрещины, а с моей – нескончаемые «сопли». Особенно страшной была физика, учебник которой походил на «новые ворота», а я, когда в него смотрела, – на почти забитого «барана». Хорошо, что дальше нескольких проверок домашнего задания с ее стороны дело не пошло.

=> помогли маме сделать «открытие» поистине глобального масштаба. Она сумела «распознать» организованную япошками антигосударственную деятельность, к которой они подключали и русскоговорящее население, подвергая его предварительной обработке невменяемым состоянием.

Суть заключалась в следующем: каждый, кто носит черную сумку, портфель, кейс, визитку, рюкзак или «вызывает» у мамы своим нахождением рядом сонливость или различные неприятные ощущения был обозначен как «газовщик» и признан носящим распыляющий баллончик с Зарином или электромагнитный излучатель. В автомобилях и гаражах тоже обнаружилась дополнительная функциональность – скрытая радиоактивная установка, поэтому ходить рядом с ними в мамином присутствии грозило неприятностями.

Заявлением в милицию тут было не отделаться, и мы стали обивать пороги Московской мэрии. Не добившись очевидного результата, мама «осознала» результат неочевидный: радио, телевидение, рекламные стенды, печатные издания – все это превратилось в площадку для иносказательного «общения», ключ к пониманию которого она неизменно подбирала. Мы тоже должны были участвовать на добровольно-принудительной основе (как мы участвовали во всех ее начинаниях, потому что сопротивляться маминому высококлассному умению «выносить мозг» было нереально (не только нам) – даже длительный бунт неизменно подавлялся) в расшифровке этого маразма, что иногда было и в наших интересах. Между тем, уровень сделанного открытия вывел нас на межгосударственные просторы, что требовало постоянного внимания к поступающей «информации». Высшие чиновники государства маму «знали» и тонко «общались» с ней и между собой посредством прессы, телепрограмм, фильмов и видеоклипов. Сотрудники ФСБ, МВД и других государственных служб регулярно «бывали» в нашей квартире, где «находили» специально оставленные мамой записи, служившие им для доклада президенту или министрам.

В нашем гардеробе появились соответствующие обстановке «защитные» усовершенствования: в жилетки были вшиты металлические пластинки, а в руках мы стали носить металлические листы, замаскированные под рекламные папки. К лету 1996-го размах модной индустрии достиг апогея. Небольшие металлические пластинки превратились в большие и тяжелые железные листы, а обычные жилетки уступили место жилеткам необычным, совершенно не скрывавшим импровизированный «бронежилет», закрывающий туловище со всех сторон и иногда весьма слышно поскрипывающий.

Наши «защитные» головные уборы поражали экстравагантностью внешнего вида и не снимались даже летом. Наше появление в транспорте или на улице производило настоящий фурор, учитывая, что «полезную привычку» ходить босиком мы к тому времени бережно сохранили. Наше поведение, точнее мамино поведение являло собой настоящее шоу, которое было бы очень «смешным», если бы не было очень «грустным».

Моя «концертная деятельность» неизменно продолжалась. С некоторых пор такую же «концертную деятельность» вела и моя сестра, тоже отданная на обучение в музыкальную школу. Кто-то из прохожих, увидев меня летом в железной каске, обтянутой с двух сторон шерстяным беретом, играющей босиком в ненавистном, неудобном, уродливом «бронежилете», остановился и сказал: «Девушка, несмотря на то, что вы неплохо играете, вам никто ничего не даст, так как будут думать, что вы сумасшедшая».