Дарина Мирус - Memorium & Textus. С любовью и благодарностью к жизни

Поездки по Москве стали очень долгими и утомительными, надо было неустанно проявлять «бдительность», то есть попросту метаться с безумными глазами ото всех и вся, выходить, ждать следующего транспорта или тащиться пешком.

Мама прекрасно понимала, что мы выглядим сумасшедшими, выражая в надрывном эмоциональном всплеске всю отчаянность того положения, до которого ее и нас заодно «довели». Но если вдруг слышала от нас слова о ее реальном сумасшествии, то, моментально меняя слезы на «горящий взгляд» наступательной позиции, говорила, что нас попросту «обфуняли» или что мы настолько «простенькие», что элементарно не способны разбираться в «грязных» тонкостях государственной политики, где маму специально выставляют повредившейся в уме.

Облик нашей квартиры, в которой уже много лет царили тараканы, обилие вещевого хлама и пыль стал еще более отталкивающим. Мое спальное место к моменту моего поступления в училище в 1998-м переехало под длинный раскладной стол, мамино – под кровать. В качестве дна был положен огромный ржавый железный лист, найденный на улице. Поверх стола был положен другой ржавый железный лист. Спать нужно было непременно на железных пластинах, призванных вытягивать накопившееся в теле электромагнитное излучение, на руки и на ноги одевать браслеты, сделанные из консервных банок, подушкой стали служить железные мини-тазики. Через пару лет к обязательным приготовлениям на ночь добавилось заставление «кровати» со всех сторон различными предметами из металла.

Вообще металлического и, в частности, железного хлама в нашей квартире заметно прибавлялось, несмотря на наши с сестрой усилия оттаскивать в недоступное место случайно увиденные мамой где бы то ни было железные листы или другие предметы.

Теперь можно рассказать о массаже. Если в начале 90-х все начиналось с обычного массажа спины, который в оздоровительных целях мама делала, правда, временами больно (я тоже делала ей массаж), то к концу девяностых к этому действу добавились новые практики, вызывающие с моей стороны дополнительный прилив ненависти и омерзения.

Вообще слово «мама» с определенных пор стало неосознанно ассоциироваться у меня (в моем случае) с сигналом предупреждения «сейчас начнутся проблемы». И проблемы предсказуемо начинались.

К массажу добавилось «лечение» руками и телом, продолжительность которого варьировалась от получаса до пары часов. Чтобы сократить лежание под мамой и не раздражаться, слыша над собой постоянный звук сплевывания, надо было заставить себя поиграть в идиотку – «продергаться», имитируя прочистку энергетических каналов, но чтобы это выглядело естественно. В эти моменты я ее ненавидела. Или в моменты, когда такое «лечение» ей приходило в голову практиковать сидя со мной в одной ванной, вода которой немногим уступала кипятку. Или во время, как минимум, еженедельно устраиваемых мне головомоек на тему «Почему я ее не люблю?», которые обычно приводили меня в состояние визжащей истерики, когда я не своим голосом начинала орать разные оскорбления в ее адрес. Заканчивалось, правда, все стандартно: долгим «вымаливанием» прощения, без которого от меня никогда не отставали, как бы долго не приходилось его ждать, и терпеливым инициированием и отбыванием объятий и поцелуев, давно вызывавших во мне отвращение. Еще большее отвращение вызывали во мне посещения мамы на сон грядущий и посещения ночные, где она практиковала «лечение» накладыванием рук, часто лежа на мне, иногда засыпая так, иногда устраивая каскад «продергиваний». Было очень мерзко, но я притворялась, что сплю, иначе «лечебный» визит обещал затянуться надольше. Поэтому, когда меня мучил кашель, а простужалась я без конца, сколько могу себя помнить, страдая, в том числе, и от простудных осложнений, я запихивала себе в рот одеяло, только чтобы не услышать из соседней комнаты голос: «Хватит кашлять. Разотри себя», следующим после которого мог быть мамин приход.

Мое поступление в училище прибавило мне новых хлопот. Мама очень беспокоилась (весьма избирательно, правда, если разобраться) о соблюдении мной режима. Особенно режима питания. Поэтому, в обязательном порядке, я должна была брать с собой еду, как до этого брала ее в школу, но здесь в ход пошли уже кастрюльки. Так как мне совсем не улыбалось тащить с собой в Подмосковье, где находилось училище, пакет с кастрюльками, пакет с бронежилетом, пакет с нотами и виолончель, то я договорилась с отцом, что буду оставлять бронежилет и кастрюльки у него в квартире. К тому же мне очень хотелось сократить время моего пребывания дома, и я составила для мамы подкорректированный вариант расписания занятий, позволявший мне приезжать домой около десяти часов вечера, выработав совершенно измотавший меня к концу первого курса распорядок: в 5 или 6 утра подъем, сборы, в том числе приготовление еды (и только бы мама не вставала), в 7:30 динь-дон к отцу, а потом – в училище.

Моя «концертная деятельность» на улице резко сократилась, но не закончилась. Я ездила играть сама, потихоньку от мамы, и, давая ей деньги, говорила, что это в училище сделали дополнительную выплату. Подобная задумка призвана была избавить меня от маминой компании в процессе «работы» (как мы это называли), но потерпела фиаско. Маме не понравилось, что я отлыниваю от «трудовой деятельности» в ее присутствии. И со словами «эти деньги дало тебе государство, а сейчас мы поедем, и ты заработаешь их сама» мы ехали и «зарабатывали», а моя нервная система снова проходила проверку на прочность.

В самый последний день весны 1999-го я обнаружила у себя «слоновые» отеки голеней и стоп, бросавшиеся в глаза очень конкретно. Мама их, конечно, тоже заметила, совсем не похвалив меня за «невнимательность» по отношению к «обфунявшему» меня нечто. Спустя несколько дней, уединившись в лесу (прогулки куда мне и до этого не особенно нравились, так как всегда сулили различные «оздоровительные» процедуры), мама провела со мной поистине забойный «лечебный» сеанс, попросту колотя мне до одури ноги. Орала я от адовой боли как резаная. Спустя несколько часов, когда мы наконец-то пошли домой, она стала доверительно рассказывать мне о различных усовершенствованиях в «лечении», которые она думает попробовать для излечения меня от отеков и, конечно, о регулярном повторении только что проведенного «лечебного» сеанса на летних каникулах. Меня обуял ужас, и при первой же возможности я обратилась за помощью в поликлинику. После разных анализов мне выписали направление в больницу. Я попросила отца сказать маме, что ложусь в больницу, но не говорить адрес. И только после недельного пребывания в больнице мама с сестрой приехали для посещения. Пробыв в больнице чуть более трех недель и отдохнув, несмотря на ежедневные посещения, я подумала перебраться жить к отцу. Озвученное предложение повлекло за собой длинный ночной разговор с участием меня, мамы, сестры и отца. В результате под утро, сестра, мама и я вернулись домой, и все потекло по-старому, за исключением веры в мой вариант расписания занятий. В начале следующего учебного года мама лично приехала в училище, переписала расписание и четко его отслеживала, регулярно устраивая внезапные приходы к отцу с целью застать меня там или найти оставленный «бронежилет».