Дарина Мирус - Memorium & Textus. С любовью и благодарностью к жизни

В квартире мама соорудила карнизы, накрытые металлическими пластинами или железными листами; делать что-либо, можно было только находясь под их «защитой», так как с потолка «палило» электромагнитное «облучение». При передвижении вне карнизов стали использоваться «таблетки» – крышки от кастрюль или сковородок, которые одевались на голову на манер вьетнамских шляп, с веревочкой под подбородком. Заниматься дома чем бы то ни было стало очень неудобно и проблемно по причине все уменьшавшегося пространства. Даже чтение книг требовало умения молниеносно их прятать при мамином появлении, потому что названия некоторых связывались у нее с «происходившей историей» и дальнейшее чтение таких произведений стоило себе дороже. Кроме того, маме понравилось передвигать мебель, в том числе и с нашей помощью, что еще больше загромоздило пространство и усложнило проход.

Но самый страшный период наступил для меня после окончания училища, когда, не сумев ни поступить в высшее учебное заведение, ни устроиться на работу, я должна была сидеть дома с ней вдвоем и также вдвоем посещать в назначенные дни биржу труда.

Мама и раньше постоянно укрепляла квартиру, изобретая различные «примочки», набиваемые на двери, шкафы и окна (ритуал закрывания и открывания входной двери тоже заметно усложнился), но теперь, так как несмотря на все ее «старания» к нам все равно «проходили», она заподозрила нас с сестрой в «помощи» «проходившим». Резон был в следующем: нам не хватало нежности, поэтому мы впускали ночью этих некто (обозначенных мамой словом «хахали»), дабы они нам эту самую «нежность» дарили и заодно «фуняли» нас и маму. Хохотать в голос над этой сногсшибательной «догадкой» я могу сейчас, тогда мне было совсем не до смеха. Мама не стеснялась в выражениях, описывая, как мы удовлетворяем наш «недостаток нежности», а я не знала, как избавить себя от ее зудящего душу голоса и противного пристального взгляда.

В декабре 2002-го мама взялась за пол, подключив к этому занятию меня и сестру. Нужно было выламывать паркетные пластинки и доски, на которые эти пластинки были приклеены, а из образовавшихся проемов выгребать цементную пыль и строительный шлак, после чего мама занималась там «физикой» – сложной системой для описания непосвященному. В это же время мы начали скупать в магазине гвозди. Завидев нас, продавцы смеялись: «Вы их что – едите?» Гвозди клеились скотчем на стены или легонько (не по шляпку) прибивались на мебель и на всякий разный хлам (в избытке «украшавший» квартиру), стройные ряды гвоздей связывала проволока. Все эти конструкции относились к «физике» и, когда «работали», вызывали «колокольчики», означавшие, что можно вздохнуть спокойно – мама на сегодня закончила. Окна тоже оказались задействованными в «физических испытаниях» (помимо того, что были обвешаны замками и разными «примочками»), между стекол мама вставила железные пластины, благодаря которым в комнатах воцарился полумрак.

В этот же период началось форменное вредительство электропроводки, как в нашей квартире, так и в электрощитках по всему дому (мама и меня брала с собой, чтобы я «набиралась опыта»), что неоднократно приводило к полному вырубанию света, иногда достаточно длительному (более месяца), так что мы даже ездили кипятить воду в магазин, пока нас оттуда не выперли. Ситуация познакомила нас с электриками «аварийки», приезжавшими на наш этаж подозрительно часто: едва наладив поступление электричества к нам и соседям, надо было приезжать снова, потому что поступление электричества уже успело разладиться. Вредительские действия не остались тайной для соседей, естественно настроив их против нас. Не остались они тайной и для ДЕЗа, управы, участкового. К нам стали приходить в гости различные комбинированные комиссии.

Между тем, на бирже труда мне предложили пройти курсы профпереподготовки. Мама одобрила их прохождение, и я с легким сердцем начала осваивать компьютер, машинопись и основы делопроизводства. Однако, надо было срочно что-то решать с «бронежилетом» или «доспехами» (как мы их называли). Понятное дело, что подобный «дресс-код» едва ли уместен в жизни офисного планктона, а таскаться с пакетами совсем не выход. И вот как-то в субботу, в очередной раз дойдя до приступа «белого каления» я сказала маме, что напишу заявление в психиатрическую больницу. Сдавать маму туда у меня желания не было, но показать ей психиатра, в качестве «звоночка», к которому стоит прислушаться, дабы она оставила меня в покое с ношением «доспехов», я считала более чем справедливым. Психиатр пообщался со мной, побывал у нас дома, где пообщался с мамой, озвучив мне через какое-то время примерно следующее заключение: «вылечить – не вылечим, но если вы хотите поместить ее в больницу – пишите согласие». Брать на себя такую ответственность в мои планы не входило, благо теперь я приобрела право забыть о ношении «бронежилета».

Еще через год, когда пол был превращен в нечто маловообразимое, утратив почти полностью свою функциональность, мама взялась за стены. Пока я была на работе, а сестра в школе, в квартире полным ходом шел процесс обрушения. Завеса цементной пыли стала явлением «привычным». Двери во все комнаты при «вечернем обходе» мама запирала снаружи сама, поэтому утром, чтобы выйти из комнаты, надо было достаточно долго стучать в них, чтобы мама проснулась и начала «обход утренний». Входная дверь, как и другие, полностью не открывалась, оставляя для прохода лишь узенькую щелку, грозившую тут же захлопнуться. Окна перестали открываться, так как гвозди в оконных рамах этому всецело препятствовали.

Самая пора была подумать о декоре, и в апреле 2004-го мама определила меня на поклейку обоев: «Ты справишься». Да здравствуют чудеса эквилибристики! В общем, колхозно-кустарно я с поставленной задачей справилась. Не обошлось, конечно, без маминых ЦУ, которые она выдавала мне всегда и по любому вопросу, и без «прожигания воздуха» (запах паленой бумаги вызывал такие же приступы бешенства у соседей, как и ежедневный почти стук молотка) – еще одной многолетней традиции, о которой я забыла упомянуть,

Так мы прожили до конца января 2005-го, в один из субботних вечеров которого, что-то заставило меня зафиксировать время на часах и улыбающиеся выражения лиц, которые были ох! как не часты. Что-то было необычное в этом уставшем и грустном мгновении. В самом начале февраля у мамы отекли ноги, потом постепенно стало отекать тело. Мысль вызвать врача появилась только через полтора месяца, потом еще раз – в апреле. Никто из пришедших медицинских работников не встряхнул нас «криком», что надо срочно класть человека в больницу или, например, вызвать скорую, до чего мы додумались, когда она уже была не нужна. Инсульт, отек легких.