Павел Нерлер - Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

На этих же страницах Цыбулевский проводит интересное сравнение цветаевского отношения к слову с отношением Мандельштама и Заболоцкого.

Цит. по: ВШ, 41.

Металлические «кошки», надеваемые в Грузии на обувь при прохождении по крутым и скользким склонам.

Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967. С. 13. Ср. у самого Мандельштама в стихотворении «Средь народного шума и спеха»: «Я узнал, он узнал, ты узнала…» Вообще корнелюбие свойственно Мандельштаму ( см. «Грифельную оду» и многие другие стихи), особенно позднему, но он любит, чтобы однокоренные слова не стояли рядом, не кричали друг другу в ухо, а аукались в гулком просторе, были бы разъединены строкой, строфой, а то и не одной.

Река под Марнеули.

То есть он стремился к тому же, что сам подметил у Цветаевой (РППВП, 13): «Обратим внимание на анафору: „– очи выколоть он хочет, – / Ночи хочет…” Обычно анафора (единоначатие)… обогащает стих одним только звуком, но у Цветаевой и смыслом».

Формула из «Разговора о Данте» О. Мандельштама.

Письма Марины Цветаевой // Новый мир. 1969. № 4. C. 203.

Вот широкоизвестная поэтическая реализация этого принципа: «Это шествуют творяне, Заменивши Дэ на Тэ…» (Собрание произведений Велимира Хлебникова. Л., 1933. Т. V. С. 228–234 (из статьи «Наша основа»)).

Характерно, что все они – кроме «человекоптица» и похожих слов из стихотворения «Кубачинский орнамент» – употреблены исключительно в прозе.

Нечто похожее – обозначающее колдуна слово «ведьмак» – обнаружил и сам Цыбулевский у Цветаевой (РППВП, 16): «Украинский мужской эквивалент „ведьмы”, слово удивительно точное и понятное».

О книге стихов см. , например, одноименную статью А. Кушнера в журнале «Вопросы литературы» (1975. № 3).

Вот еще одна стилистическая особенность Цыбулевского. Иногда он дает такие сильные (или столь многочисленные) эпитеты или определения, что определяемое существительное становится несущественным и, следовательно, несуществующим (проще говоря, отсутствует). Вот две строчки-примера из дагестанского цикла стихов (с. 52): «…Здравствуй, медное в черном нагаре» или «Оглянись, несущая кувшины…».

Цыбулевский пишет (РППВП, 35): «У Цветаевой явственна тенденция повторения – точно зеркало ставится перед словом, слово обнаруживает свойство, обратное текучести – цепкость».

Ср. у Ахмадулиной, в сборнике «Струна» (1962): «…Припоминается мне снова, / что там, среди земли и ржи, / мне не пришлось сказать ни слова, / ни слова маленького лжи». Или: «…Мне невтерпеж, мне невтерпеж / от влажности, от полнолуния, / и я брожу, как полоумная. / – Вам не в Тергеш? – Мне не в Тергеш».

Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 367. Приводя эту цитату, Ю. М. Лощиц и В. Н. Турбин в своей интересной статье «Тема Востока в творчестве В. Хлебникова» пишут: «Внимание Хлебникова привлекало свойственное… тюркским языкам стремление к агглютинации, к „склеиванию” слова, понятия из разнородных или, напротив, из тавтологически повторяющих друг друга, почти тождественных по смыслу или звучанию корней… Бросается в глаза, что, воспроизводя не всегда ясный рационалисту-европейцу прихотливый ход „мусульманской мысли”, Хлебников-языкотворец часто придает русскому слову агглютинационный характер. И с большой степенью вероятности можно утверждать, что по законам агглютинации… склеивал образы и Хлебников-художник» (Народы Азии и Африки. 1966. № 4. С. 160).

Так же как и «тяп-ляп», «чудо-юдо», «шито-крыто» и т. п.

Гелатский монастырь XII–XIII вв., примерно в 3 км от Кутаиси.

Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1972. С. 374.

Тынянов Ю. Н. О Хлебникове. Проблема стихотворного языка. М.: Советский писатель, 1965. С. 293–293.

Такова же природа и самого «гнутого слова»: наши представления о механизме семантической трансформации слов при их сближении направляются к образу сгиба, деформации смысловых оттенков, способствующих сцепке, зацепке слов друг за друга.

Именно отсюда исходит то ощущение спрессованности слова, которое производят и стихи, и проза Мандельштама независимо от того, короткий перед нами стих или длинный, критическая статья или прозаическое произведение.

Это, на мой взгляд, – случаи злоупотребления подтекстом.

Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1972. С. 357.

Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1972. С. 376.

Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1972. С. 356. Об этой же особенности поэзии Ахматовой – о «двустворчатой строфе с неожиданным выпадом в конце» – писал и О. Мандельштам в статье «Буря и натиск» (Русское искусство. 1923. № 1).

Принцип «гнутой фразы» является одним из ведущих законов построения русских частушек. Например: «На дворе стоит туман, Сушится пеленка. Вся любовь один обман, Окромя ребенка» или: «Мой миленок дипломат, Приехал из Японии. Семь врачей его лечили – Ничего не поняли». Гиперболизацию, абсурдизацию этого принципа можно видеть в частушках-нескладушках: «У ворот стоит телега, Рыбьи зернышки жует. Обморозила оглобли – Никто замуж не берет» (здесь так же гиперболизировано, спародировано – заодно – и гнутое слово).

Дискретно-волновой характер стихов виден еще и в ритме, подчеркивается ритмом (а иногда и архитектоникой стиха).

Мандельштам О. Разговор о Данте. М.: Искусство, 1967. С. 11–12.

Здесь, возможно, проявился и ахматовский вклад в «блаженное наследство», полученное Цыбулевским (интересно, что к этой ахматовской простоте и прозрачности, нимало не теряя в общей ассоциативности своих стихов, подошел в 1930-х гг. и Мандельштам: «Мы с тобой на кухне посидим…» и т. п.).

Этот тип поэтической композиции, наведение его семантико-ритмических единиц (гнутых фраз, или квантов) на некий концентр (который, замечу, может и не присутствовать в самом тексте) очень характерен для дзэнской поэтики хокку.

Стихотворения «Конечно нет духана углового…» и «Единственное чтение – Дюма!..».

Взяв за основу (в качестве строфы) четырехстрочный модуль, я произвел подсчеты по всем правилам статистического округления (промежуточные случаи засчитывались как «половинки» и потом суммировались: например, стих в 10 строчек «делился» между двух- и четырехстрофными стихами и т. д.).