Павел Нерлер - Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

Интересную попытку острого спора с фрагментом диссертации Цыбулевского – статьей «По ту сторону подстрочника» («Дом под чинарами – 1974») – представляет собой полемическая статья А. Абуашвили «Критерий объективен» [45] Вопросы литературы. 1978. № 5. С. 101–105. . О Цыбулевском-ученом и о его диссертации писал в свое время и пишущий эти строки [46] Нерлер П. Александр Цыбулевский, теоретик перевода // Дружба народов. 1979. № 1. С. 271–274; Он же. Из одного ключа… (Александр Цыбулевский и проблемы художественного перевода) // Мастерство перевода. 1979. Сб. 12. М.: Сов. писатель, 1981. С. 246–269. .

Росту интереса к поэту способствовали и посмертные переиздания его книг. В 1980 году в Тбилиси вышло переиздание диссертации [47] Цыбулевский А. Высокие уроки. Поэмы Важа Пшавела в переводе русских поэтов. Тбилиси, 1980. , а в 1989 году – в издательстве «Советский писатель» – книга стихов «Ночные сторожа» [48] Цыбулевский А. Ночные сторожа. М.: Сов. писатель, 1989. 224 с. . На стыке 1970-х и 1980-х годов начали выходить публикации из его архива и посвященные ему статьи и стихи [49] См. приложение 3. .

Что ж, ироническое предсказание Цыбулевского, вынесенное в эпиграф к этой главке, кажется, сбылось… («…стихи ваши получили признание и еще долго имели определенное хождение у любителей… Да и проза ваша нравилась – этакие руины, развалины несостоявшихся стихотворений»).

…Все написанное Александром Цыбулевским в сумме невелико, хотя и разнообразно. Но все это поражает удивительной цельностью, ясностью и взаимосвязанностью. Его стихи как бы вырастают из прозы, служащей им своеобразной питательной средой, кухней, подстрочником. Его филологическая диссертация посвящена той же проблеме подстрочника и пяти великим поэтам, в разное время оказавшим сильнейшее влияние на стихи самого Цыбулевского.

Да и его переводы – все с грузинского (а Грузия здесь всему служит закваской и интегратором) – следуют, с одной стороны, его оригинальной поэтике доподлинности, а с другой – его же переводческому кредо: «перевод – это концепция, это путь потерь и компенсаций». Все, как видим, увязано воедино, ничего случайного нет.

Потому что все – из одного ключа, все пронизано током единой и цельной поэтической личности Александра Цыбулевского.

Своей многожанровостью и внутренней сцепленностью Цыбулевский наводит на раздумья об уровнях словесности.

Существуют по крайней мере четыре таких уровня, различных по силе сопротивления и внутреннему напряжению слова и по степени независимости слова от импульса к нему. Четкую, «юридическую» черту между ними провести трудно, но это и не обязательно, поскольку упор здесь не на границах, а на ядрах понятий, на различиях в сущностях, а вот как раз различия прослеживаются отчетливо.

Первый уровень – это фиксация окружающих событий и явлений, квантовое описание жизненного универсума и континуума. Как крайняя вариация сюда относится литература так называемого «потока сознания». В какой-то степени этому соответствуют современные ЖЖ («живой журнал») и блог, если воспринимать их как жанры и не требовать от них нелепого максимализма: «Ни дня без строчки!»

Ядром же этого уровня словесности, или жилой комнатой этого ее этажа, является нечто иное и более традиционное – записные книжки писателя.

Второй уровень обозначает творчески дифференцированный, то есть избирательный и расчлененный, подход к импульсному субстрату. С этой ступенью литературной привередливости соотносится уровень прозы.

Третий уровень – это уровень поэзии. Слово здесь непересказуемо и вправе жить в оторванности от своего импульса, лишь изредка и полубессознательно припоминая о нем.

И наконец, четвертый уровень: напряжение слова на нем предельно и безрезультатно, слово его не выдерживает, и импульс, сколь бы могуч он ни был, бессилен прорваться в него, обречен на немую безвестность. Это уровень парящего безмолвия, видимо, высшая ступень творчества, когда импульс проливается в творца, но не в творение. Или, как сказал поэт: «… Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись, / И, сердце, сердца, устыдись, / С первоосновой жизни слито!» [50] Из стихотворения О. Мандельштама «Silentium».

На первом уровне (потока сознания) слово и импульс связаны жестко, подобно тому как связаны сваями пирс и морское дно; в прозе эта связь зыбче – якорная цепь, удерживающая судно. Поэзия же подобна самому кораблю, имеющему эхолот, но плывущему курсом, прямо не зависящим от глубины и характера дна. Высший же творческий уровень – уровень немо́ты – это не что иное, как само море, бесконечно разнообразно относящееся ко дну – своей нижней формообразующей границе и поверхности.

Разумеется, приведенная шкала условна. Конечно же, проза и поэзия обладают автономией и уникальностью вне всяких иерархий, имеют в своем объеме заказники и внутренние дороги, закрытые для транзитных сообщений. Но и условная, эта иерархия эмпирически прослеживается в творчестве многих русских литераторов достаточно отчетливо [51] Так, грань между прозой и поэзией согласуется с мыслью Мандельштама о том, что в прозе важна связка «содержание-место», а в поэзии – связка «содержание-форма» ( см. в наброске «Читая Палласа» в записных книжках О. Мандельштама). .

Для каждого из выделенных этажей – предыдущий, подстилающий уровень служит как бы базисом, подстрочником, а еще вернее – дострочником. Сравните с мыслями самого Цыбулевского о подстрочнике:

Однако подстрочник – это не только прозаическая копия стихотворения, но и его внутренний образ, точнее – прообраз. Можно утверждать, что любое стихотворение и в подлиннике существовало и существует на уровне подстрочника, что оно, прежде чем осуществиться, неминуемо проходит стадию подстрочника. Подстрочник – проза, отличная от прозы. Если вглядеться и преодолеть впечатление некоторой неестественности, которое он производит, можно признать, что подстрочник – экономное и насыщенное средство выражения, близкое стиху. Поэтов узнают по подстрочнику! [52] РППВП, 40.

Особенно много если не доказательств существования такой шкалы, то по крайней мере свидетельств тому мы находим на двух центральных этажах – при сопоставлении стихов и прозы, писанной поэтами. Это – нечто совершенно особое. В свете изложенного пирамидального понимания словесности к прозе поэтов относятся не только романы или новеллы, но и программные и критические статьи, записные книжки, наброски, черновики. Такая проза есть у любого поэта, но не всякий выставляет ее напоказ, подобно тому как не всякий художник или скульптор терпит посетителей в своей мастерской, предпочитая досрочному лицезрению или подглядыванию вернисажный гомон.