Владимир Костицын - «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники

Первое публичное выступление А. Дункан и ее учениц в Москве состоялось в Большом театре 7 ноября 1921 г. (исполнялись Шестая (Патетическая) симфония, «Славянский марш» П. И. Чайковского и «Интернационал»).

Palais du Trocadéro – Дворец Трокадеро, сооруженный по случаю Всемирной выставки 1878 г., использовался в качестве концертного зала и просуществовал до 1937 г., когда на его месте был построен Palais de Chaillot (Дворец Шайо); Théâtre du Châtelet – Театр Шатле, открытый в 1862 г.

В марте 1913 г. во дворце «Трокадеро» А. Дункан танцевала на музыку из оперы К. Ф. Глюка «Орфей и Эвридика».

Мемуарист смешивает двух лиц – Дункан Элизабет (Duncan Mary Elizabeth Bioren; 1871–1948), старшую сестру Айседоры, вышедшую замуж за немца и основавшую школу танцев в Берлине (1904), которая прожила всю жизнь в Германии и скончалась в Тюбингене, и Дункан Ирму (Duncan Irma, наст. имя Ehrich-Grimme Irma Dorette Henriette; 1897–1977), одну из первых учениц и приемную дочь Айседоры, выступавшую с ней в Париже и Москве, которая, обосновавшись затем в США, написала о ней ряд мемуарных книг и скончалась в Санта-Барбаре.

В апреле 1913 г. в парижском театре «Шатле» А. Дункан танцевала на музыку из оперы К. Ф. Глюка «Ифигения в Авлиде».

«Похоронный марш» ( фр .).

Дети А. Дункан погибли 19 апреля 1913 г.

Речь идет о выступлении А. Дункан в «Трокадеро» 9 апреля 1916 г.

«Походная песнь» (1794) – музыка, написанная композитором Э. Н. Мегюлем на стихи М. – Ж. Шенье; стала гимном наполеоновской Франции, получив название «второй Марсельезы».

См.: Луначарский А. В . Наша гостья // Известия. 1921. № 186. 24 авг.

«И кому же в ум пойдет / На желудок петь голодный!» – слова из басни И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей» (1808).

Балет «Конек-Горбунок, или Царь-девица» по сказке П. П. Ершова на музыку Ц. Пуни был поставлен А. А. Горским в 1928 г. на сцене Экспериментального театра при Большом театре.

Запись от 30 апреля 1950 г. – Тетрадь II. С. 133–148.

А. Б. Мариенгоф, друживший с С. В. Громаном, вспоминал, что «в восемнадцатом году Сережа женился на красивой, пышной, развратной до наглости женщине, вдове жандармского полковника, расстрелянного большевиками в Петрограде» ( Мариенгоф А. Б. Указ. соч. С. 65).

Запись от 1 мая 1950 г. – Тетрадь II. С. 148–153.

19 июля 1921 г. Стратонов уведомил президиум 1-го МГУ, что, отбывая до 15 сентября в командировку «для руководства астрономо-метеорологическими экспедициями, отправляемыми в разные местности для избрания места устройства Главной астрофизической обсерватории и ее высокогорных станций», передает дела по деканату «своему товарищу преподавателю В. А. Костицыну и уполномоченному факультетом проф. А. М. Настюкову». Той же осенью Стратонов вновь попросил факультет разрешить ему «в конце ноября трехнедельный отпуск для исполнения срочной научной работы, требующей поездки на юг» и 1 декабря отбыл в Одессу (ЦГА Москвы. Ф. Р – 1609. Оп. 1. Д. 383. Л. 130–134).

«Георгий Александрович, – подтверждает член-корреспондент РАН В. В. Малахов, – слыл рассеянным чудаковатым профессором, с ним постоянно случались какие-то казусы: он проваливался в водопроводный люк, оступался на ступеньках и т. п., но всегда ему удавалось уцелеть. Чудом он остался жив и после страшной истории, о которой стоит рассказать подробнее. Кожевников поручил съездить в банк за выделенными для Зоологического музея деньгами молодому ассистенту кафедры Н. Н. Плавильщикову, который привез деньги на квартиру профессора и, когда тот пересчитывал их, вдруг достал из кармана револьвер и дважды выстрелил в его голову. На шум прибежала домработница, Плавильщиков выстрелил и в нее, после чего спокойно спустился на этаж ниже, зашел в лабораторию гистологии и завел какой-то ученый разговор». Плавильщиков был признан психически больным (инцидент расценили как острый приступ шизофрении), но позже он возобновил работу в Зоологическом музее и стал известным энтомологом, автором ряда научных и научно-популярных книг. Что же касается Кожевникова, завещавшего свой мозг для исследований, то при вскрытии оказалось, что кости его черепа обладают-де «необыкновенной толщиной» ( Малахов В. В. Из истории зоологии беспозвоночных в Московском университете // Природа. 2005. № 1. С. 28).

Ср. с воспоминаниями В. В. Стратонова: «Профессор зоологии Григорий Александрович Кожевников не был любим ни сослуживцами, ни подчиненными, а по-видимому, и студентами. Этому содействовала его самоуверенность при общей ограниченности. <���…> В 1919 или 1920 году с ним, на почве недружелюбных отношений с подчиненными, произошла трагедия. Он послал своего ассистента Плавильщикова за получением довольно крупной суммы на содержание одного из кабинетов, находившегося в заведывании Кожевникова. Ассистент их принес, но, когда Кожевников пересчитывал деньги и прятал в стол, Плавильщиков вдруг выхватил полуигрушечный револьвер и выстрелил в профессора. Кожевников, легко раненный в щеку, с криком о помощи бросился вон из кабинета, пробежал через квартиру, университетские коридоры и проходы на далекое расстояние, пока его в одной из канцелярий не перевязали и отправили в университетскую клинику. <���…> Через две недели Г. А. Кожевников возвратился из клиники совершенно здоровым. У него только остался навсегда шрам на щеке» ( Стратонов В. В. По волнам жизни. Л. 238–239).

См. воспоминания В. В. Стратонова: «На суде выяснилось, что обвинения, в общем, основания имели, хотя они и мотивировались материальной нуждой Карузина. Но сами студенты, делавшие подарки Карузину, не оправдали большевицких ожиданий: они заявили, что дарили по собственному побуждению, делясь с нуждающимся профессором избытками продовольствия, привозимого ими или получаемого из провинции от родных. Жаловались только инструктированные студенты-коммунисты. Сенсация – добровольное появление на суде в качестве свидетеля защиты народного комиссара здравоохранения Н. А. Семашко. Наркомздрав, вспоминая время своего студенчества, наговорил немало лестного в пользу Карузина. Картина для обвиняемого сложилась настолько благоприятно, что суд мог приговорить его только к общественному порицанию. Вслед за вынесением приговора на Моховой улице разыгралась небывалая сцена: над многосотенной толпой студентов высится кресло. На нем – седая согбенная фигура. Студенчество вынесло прямо из суда П. И. Карузина на кресле и, при сплошных овациях, отнесла на его квартиру в одном из университетских домов» (Там же. Л. 239).