Надия Мурад - Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с «Исламским государством»

Тем не менее уже во времена моего детства наш образ жизни менялся. Деревенские жители покупали телевизоры, чтобы смотреть сначала государственные каналы, а после турецкие мыльные оперы и курдские новости по спутнику. Появлялись первые стиральные машины, которые казались нам почти волшебными, хотя моя мать продолжала по старинке вручную стирать свои традиционные белые накидки и платья. Многие езиды эмигрировали в США, Германию или Канаду, где образовались большие западные общины. И конечно же, мое поколение получило то, о чем и не мечтали наши родители. Мы ходили в школу.

Первая школа в Кочо была построена в 1970-х годах при Саддаме. В ней учились только до пятого класса и только на арабском, а не на курдском языке. В программе всячески превозносилось руководство Ирака и восхвалялась религия иракцев. Езидов в иракских учебниках истории как бы вовсе не существовало, а курды изображались угрозой государству. История Ирака представлялась как череда сражений, в которых иракские солдаты-арабы защищали свою страну, помогая своим руководителям свергнуть власть британских колонистов и короля.

Я молюсь о выживании моей религии и моего народа.

Но на меня это оказывало противоположное влияние. Позже я поняла, что такие книги отчасти сыграли роль в том, что наши соседи поддерживали ИГИЛ или не мешали террористам нападать на езидов. Никому из окончивших иракскую школу не приходило в голову, что мы заслуживаем права защищать нашу религию или что в бесконечной войне есть что-то плохое или хотя бы странное. В школе нас учили насилию с первого дня.

Когда я была маленькой, моя страна удивляла меня. Казалось, это целая планета, которая состоит из разных земель, разделенных между собой десятилетиями санкций, войн, неудачной политики и оккупации. Далекий север населяют курды, издавна мечтающие о независимости. На юге проживают в основном мусульмане-шииты, религиозное, а ныне и политическое большинство страны. В центре находятся арабы-сунниты, которые при Саддаме занимали ключевые посты в государстве, а сейчас против него сражаются.

Это довольно простая карта, поделенная на три большие полосы, проходящие более или менее горизонтально через всю страну. Но езиды на ней не обозначены, они попадают в категорию «другое». Реальность же сложнее и непонятнее даже для многих обитателей Ирака.

Когда я росла, деревенские жители Кочо нечасто говорили о политике. Нас больше заботило, будет ли в этом году хороший урожай, кто на ком женится, дадут ли овцы достаточно молока – то, что заботит любого сельского жителя. Центральное правительство, помимо попыток завербовать езидов для участия в войнах и для вступления в партию Баас, казалось, тоже мало интересовалось нами. Но мы часто задумывались о том, что значит быть меньшинством в Ираке, среди прочих «других», которые, если их обозначить на карте, превратят три горизонтальные полосы в пестрые ленты.

К юго-востоку от Кочо ряд точек вдоль южной границы Иракского Курдистана отмечает места, где обитают иракские туркмены – шииты и сунниты. Христиане – среди них ассирийцы, халдеи и армяне – занимают земли к востоку от города Мосул, в провинции Ниневия, где также расположена гора Синджар.

Более мелкие христианские общины разбросаны по всей стране. Она вся испещрена пятнышками, местами проживания таких мелких племен, как какаи, шабаки, рома (цыгане) и мандеи, не говоря уж об африканцах и «болотных арабах». Я слышала, что где-то возле Багдада до сих пор существует крошечная община иракских евреев.

Религия тесно переплетается с национальностью. Большинство курдов, например, мусульмане-сунниты, но принадлежность к курдскому народу для них важнее. Многие езиды считают езидизм одновременно религиозной и национальной принадлежностью. Большинство иракских арабов – мусульмане, либо шииты, либо сунниты, и это противостояние служило причиной войн на протяжении многих лет. Но об этом очень мало писали в иракских учебниках по истории.

В школе нас учили насилию с первого дня.

Чтобы добраться до школы, мне приходилось идти по пыльной дороге вдоль окраины, мимо дома Башара, дочь которого убила Аль-Каида; мимо дома, в котором я родилась и где по-прежнему проживали мой отец с Сарой; и, наконец, мимо дома моей подруги Валаа. Это была красивая девочка с круглым бледным лицом, и ее спокойствие уравновешивало мой непокорный нрав. Каждое утро она выбегала мне навстречу, и без нее идти в школу было не так приятно.

Многие семьи держали во дворах овчарок, и обычно эти здоровенные животные лаяли и рычали на всех прохожих. Если ворота были открыты, то собаки выскакивали и бежали за нами, обнажая свои грозные зубы – не милые домашние питомцы, а опасные животные. Мы с Валаа обычно удирали от них и приходили в школу запыхавшимися и вспотевшими. Не лаяла на нас только собака моего отца – она меня знала.

Наша школа представляла собой ничем не примечательное здание из бетона песочного цвета, украшенное выцветшими плакатами и окруженное низкой стеной с садиком, где росли чахлые деревца. Тем не менее возможность учиться и встречаться с подругами казалась мне настоящим чудом. В школьном саду мы с Валаа, Катрин и несколькими другими девочками играли в «бин ахе», что по-курдски значит «в грязи», буквально «зарыть в грязь». Мы прятали в земле что-нибудь – красивый камешек, монетку, даже крышку от бутылки, – а потом бегали по саду, как сумасшедшие, и рыли землю, пока на нас не начинали кричать учителя, ругая нас за грязные ногти, за что нам доставалось еще и от матерей. Все найденное можно было забирать себе, и это почти всегда сопровождалось слезами. Это старая игра; в нее еще играла моя мама.

Несмотря на все недостатки и несправедливости, моим любимым предметом была история, и я с удовольствием ее изучала. Хуже всего мне давался английский язык. Но я старалась быть хорошей ученицей, потому что, пока я училась, мои братья и сестры работали в полях. Мама была слишком бедной, чтобы купить мне настоящий ранец, как у других учениц, но я не жаловалась. Я и не просила ее ничего мне покупать.

Когда мы не смогли оплачивать мне дорогу до средней школы в другой деревне, я вернулась на поле и ждала, пока закончат строить среднюю школу у нас, о чем я постоянно молилась. Жаловаться все равно смысла не было, деньги не появляются из ниоткуда, и я была в Кочо далеко не единственным ребенком, чьи родители не могли отдать его в другую школу.

После вторжения Саддама в Кувейт в 1991 году ООН наложила на Ирак санкции в надежде, что это ограничит власть президента. В детстве я даже не знала о санкциях. В нашей семье единственными, кто говорил о Саддаме, были мои братья Масуд и Хезни, и то в основном чтобы цыкнуть на тех, кто жаловался на пропаганду на государственном телевидении. Саддам старался заручиться поддержкой езидов в борьбе с курдами и в своих войнах, но при этом требовал, чтобы мы вступили в его партию Баас и назвали себя арабами, а не езидами.