Array Коллектив авторов - Важнее, чем политика – 2

И еще об одном, о гражданском обществе. Гражданская самоорганизация у нас, как, впрочем, почти повсюду, преимущественно неполитическая. Кстати, если говорить о политизированном сегменте, то, как видно из наших опросов, он, мягко говоря, не однородно либерален. Но основная часть НКО и неформальных самоорганизующихся групп – они как раз заставляют думать про то, что важнее, чем политика. Это и культура в более или менее узком смысле, и помощь больным, инвалидам, бездомным, разные интересные, неожиданные инициативы. Мы отслеживаем их, и многое радует. Разумеется, радует далеко не все, в том числе во взаимоотношениях инициативных людей с властями. Картина очень противоречивая, но отнюдь не беспросветная. Причем то самое разнообразие, которое в политической плоскости оборачивается жесткими противостояниями, в неполитической сфере проявляется скорее позитивно. Люди выбирают то, что им ближе, уважают, как правило, выбор других и нередко сотрудничают без оглядки на политические пристрастия.

Догадываюсь, что мое выступление выглядит прекраснодушным. Повторю то, с чего начал: роль оптимиста для меня непривычна. Далек от утверждения, будто все к лучшему в этом лучшем из миров. Не утверждаю даже, что предпосылки позитивного развития наверняка сработают. Говорю о том единственном пути, на котором есть шансы. Определяются они именно тем, что важнее, чем политика.

Александр Архангельский:Я, если позволите, просто дам некоторые пояснения про пермский проект, все-таки очень важный. Да, Марат Гельман начинал как провокатор и авангардист. Взорвал ситуацию. И не то чтобы он был самый вежливый человек на свете; настраивал часто против себя. Но перед тем как этот проект был перекрыт, Гельман спустился с элитарных высот в ту низовую плоскость, где происходит живая жизнь избирателя и обывателя. И город, в конечном счете, принял этот проект. Возьмем хотя бы пермский книжный фестиваль «Белые ночи», где одновременно у вас выступают Гребенщиков, писатели авангардные и не авангардные. Тут же изображена Кама, вокруг которой могут плясать дети. Я наблюдал за этим. Я видел, как люди подходили к Гельману и начинали его благодарить.

Этот эксперимент спустился, повторяю, с авангардных высот на архаическую почву и стал частью модернизационного, извините за такое страшное слово, проекта. И в этот самый момент он был остановлен. Это была роковая ошибка губернатора Басаргина. Конечно, любой модернизационный проект, что в культуре, что за пределами культуры, должен меняться. И одно из железных правил любого модернизационного проекта – он должен продолжать свою жизнь после ухода основателей, он должен развиваться.

Что должен, обязан, был сделать Басаргин, если бы он вел себя как правильный губернатор? Он обязан был бы чуть-чуть архаизировать этот проект. То есть дать возможность процессу пойти в ином направлении. После чего пришел бы следующий губернатор и внес свой вклад, что-то изменил бы. Но проект бы жил, а не был бы сломан о колено. В этом смысле, конечно, губернская власть и допустила роковую ошибку. Потому что в тот самый момент, когда региональный проект стал живым явлением, его взяли и уничтожили. То, о чем вы говорите, это про начало. Даниил Борисович Дондурей, пожалуйста.

Даниил Дондурей, главный редактор журнала «Искусство кино»:

«Нагнетание атмосферы всеобщей мобилизации, чем занята наша официальная культура, трансформирует сознание десятков миллионов людей»

Мне кажется, у нас сегодня был чудесный сеанс психотерапии. И вот уже в выступлениях фигурировало понятие «чудо». Будем ждать чуда, благоволения небес; через двести-триста лет придут другие люди, как утверждал Чехов, «они будут лучше нас». Ждем этого времени и провидения.

Мы прекрасно понимаем, что губернатор Басаргин ничего не выдумывал в Перми. Он прекрасно знает, как ему нужно вести себя, чтобы получить все те федеральные ресурсы, которые он стремится получить. Наш Совет по правам человека обсудит перепрофилирование музея «Пермь-36». Это теперь будет, в сущности, Музей охраны, структуры ГУЛАГа, а не его жертв. С помощью региональных ресурсов он будет рассказывать школьникам о трудностях тех, кто охранял репрессированных. Это новый, мощнейший, идеологический тренд.

Выступавшие уже отмечали гигантский кризис модернизационного проекта. И начался он не в 2014 году и даже не в 2012-ом. У него более чем двадцатилетняя история, отсчитываемая с самого начала существования постсоветской России. Поскольку здесь огромное количество разнонаправленных поведенческих практик, способов недооценки культуры.

Эмиль Абрамович утверждает, что важнее всего политика. Но мне кажется, что в России множество культурных программ, которые действуют очень эффективно. Их масса, они весьма сложные. Здесь романтично призывали вести как можно больше дискуссий. С кем? С теми людьми и позициями, которые обладают колоссальными ресурсами? Нам же показывают по телевизору все виды используемых дискуссий. Что, вам их мало?

Мы, давайте признаемся, многое сегодня про российскую реальность не знаем. Про экономику, социальные отношения, состояние морали, как она устроена с культурологической точки зрения. Как действуют все эти программы, связанные с нашей жизнью «по понятиям», как функционируют реальные неформальные практики —непрозрачности, недоверия. Не знаем, как они действуют в подчинении мегаценности государства.

Только в этом году к юбилею Победы снято примерно тридцать фильмов о войне. У нас культ войны, Победы, жертвы, смерти. Нашей культуре очень важно сохранить серьезное программирование атмосферы «всеобщей мобилизации». Контент этой работы не исследуется, связи между ним и экономикой не просматриваются. Нет ни одной национальной дискуссии о беспредельном ценностном и моральном ужасе, царящем в семье: подростковом суициде, убийстве детей, женщин их ближайшими родственниками. Культура это табуирует.

Не обсуждаются несколько важнейших мифологем, которые сегодня активно внедряются через школу, через телевизор, все институты производства смыслов. Я имею в виду концепцию «светлого прошлого». Третий год речь идет о том, что нет темных страниц российской истории. Были лишь некоторые ошибки и несчастья. Эта важнейшая культурная программа трансформирует сознание десятков миллионов людей.

Последнее. На недавнем семинаре профессор Нисневич заметил: «Почему вы относите к культуре продукты, которые предлагает российский масскульт или федеральное телевидение? Культура —это шедевры, а не та пропагандистская ерунда, которая адресуется миллионам».

На мой взгляд, пришла пора создавать своего рода научно-исследовательские «шарашки». Мне нравится это слово. Для того чтобы серьезно заниматься проектированием, исследованиями, преодолевать непростые коды запрета на понимание российской культуры. Необходимо этому учиться и заниматься тем, чем сейчас в нашей стране занимается только администрация президента, легко обыгрывающая все группы и команды российского интеллектуального сообщества.