Александр Куланов - Т@йва: Диалоги о Японии

– Ты съела ЭТО?

– Я ЭТО попробовала. Вкус… ну очень специфический. Потом мы попали в «нормальный» ресторан, где всё было понятно, были крабы, был рис, которого я так наелась, что до сих пор видеть не могу.

Самое интересно, что бы мы ни заказывали, нам всегда несут не то, что едят другие. Мы смотрим – за соседними столами так уютно расположились японские семьи, замечательные люди – от малого до старого, все смеются, разговаривают. На столах кучи вкуснятины, они так лихо работают этими палочками, а мы сидим голодными и не можем нормально поесть! Смешно, конечно, но так интересно всё это было изучать самому.

Потом мы просто пошли в магазин и купили упаковку суси, соевый соус и славно поужинали.

– Как ты думаешь, как к вам относились японцы?

– Они были шокированы. Это было видно, потому что этого нельзя скрыть. Конечно, мы совсем другие. Мы громко разговариваем, жестикулируем, а японцы, видимо, думали, что мы «в дрезинушку» пьяные. Они старались не подавать вида, но одновременно старались держаться от нас подальше. Мы для них – инопланетяне!

С японским мастером

– Что понравилось в японцах?

– Они практичны. Они аккуратны. Понравилось, что, входя в магазин, можно оставить зонтик, велосипед, и ничего не случится. Цивилизация. С другой стороны, японцы нам рассказывали, как трудно им жить в браке с иностранцами, как долго они находятся под влиянием родителей. С одной стороны, это хорошо, а с другой – они лишены всякой самостоятельности.

– Мне недавно задали вопрос: «Японцы – люди Пути или люди-механизмы?» Как бы на него ответила ты, впервые увидев их воочию? Ну, наверно, понятно, что в массе своей японцы не индивидуальности, и индивидуализм в японском обществе не особо поощряется. Но возможно ли это в принципе?

– Трудный вопрос. Знаю точно, что мне с моим русским характером пришлось бы там очень туго. Это страна-механизм. Там очень чёткие правила, и им надо подчиняться. Более того, каждый японец на своём месте блюститель законов – моральных, нравственных, общественных и так далее. Мы для Японии слишком свободолюбивы, а у них совершенно иное понятие свободы. Есть свобода движения вперёд с небольшими углами. Резкое отклонение невозможно.

Но ведь, как мне кажется, именно поэтому они достигли таких высот в техническом прогрессе – у них рациональное мышление. Интересная страна – такой больше нет.

… лет спустя: Сейчас Наташа Бочкарёва вовсю снимается в разных шоу, по-прежнему «звездит» на ТНТ. Надеюсь, время от времени вспоминает свою поездку, так шокировавшую её когда-то…

Родился в 1949 г. Известный японовед, переводчик, писатель. Доктор наук, профессор, член Союза писателей России, профессор сравнительной культурологии Международного университета Акита (Япония).

Автор фундаментальных многотомных исследований по японской поэзии Средневековья и Нового времени, книг по истории, философии и психологии воинских искусств Востока, научной монографии о профетической и мессианской природе русской литературы «Пророк в своём отечестве», двухтомного социально-психологического эссе о России периода Перестройки (на японском языке), а также составитель и переводчик большой серии поэтических сборников и антологий, представивших читателям панораму японской поэзии с древности до наших дней. Его перу принадлежит также ряд переводов современных японских повестей и рассказов.

Лауреат премии Всеяпонской Ассоциации Художественного перевода «За особый вклад в культуру». Книга «Кэмпо – традиция воинских искусств», написанная им при участии Г. Попова и изданная в Германии и России, стала бестселлером, разошлась тиражом около миллиона экземпляров и продолжает переиздаваться до сих пор. Куратор проекта публикаций японской литературы Центра в России.

Живёт в Японии.

– Александр Аркадьевич, вы, наверно, из семьи филологов? Откуда такая страсть к литературе?

– Совсем наоборот. Это романтическая история. Моей сестре Веронике, ныне приме русского шансона, тоже часто задают этот вопрос. Дело в том, что родители мои никакого отношения к гуманитарным наукам не имели. Отец во время войны был боевым лётчиком, потом всю жизнь занимался космосом. Мама была врачом-физиологом, дед был ближайшим учеником академика Павлова и крупным теоретиком физиологии высшей нервной деятельности.

Нас с сестрой тоже прочили по биолого-медицинской линии, но мы надежд не оправдали. У меня всегда был гуманитарный склад, я совершенно не любил естественные науки и думал пойти на филфак. В результате очередной реформы (это был 1966 год), школу оканчивали одновременно десятые и одиннадцатые классы. Конкурс везде удвоился. Я подал было документы на филфак, но потом перенёс в ИСАА – Институт стран Азии и Африки при МГУ. У меня уже тогда был особый интерес к Японии, и вот почему. Мой дед, физиолог, в 30-е годы уехал на некоторое время работать в Сухумский обезьяний питомник, спасаясь от Большого террора. С началом войны он вернулся в Ленинград и всю блокаду работал главным врачом Центрального госпиталя.

До этого дед был слегка знаком с академиком Конрадом, которого к тому времени посадили, и во время блокады спас его племянницу. Потом, после освобождения Конрада, они сблизились, и знакомство продолжалось до самой смерти деда в 1969 году. Когда я учился ещё классе в девятом, дед меня к Конраду повёл, и я потом захаживал к нему не раз. Это не носило характера преподавания, но Конрад со мной много беседовал в просветительском плане, да и жена его тоже. Эти беседы о культуре сыграли в моей биографии немалую роль.

– Он вас «благословил»?

– Благословил и, сейчас об этом можно сказать, помог стать именно японистом. Сдал-то я всё на «пятёрки», но распределение тогда было принудительным, и именно Конрад опосредованно помог мне попасть на японское отделение. После университета я распределился в Институт востоковедения. Мы пришли туда с Георгием Кунадзе, ставшим позже заместителем министра иностранных дел, сидели с ним в университете за одной партой. Начальником же нашим был тогда Игорь Латышев, он Кунадзе практически выпестовал.

Меня тоже очень долго пытались повернуть на какие-то политические исследования, и мне время от времени приходилось заниматься реферированием по политическим проблемам – я был лишь младшим научным сотрудником. Тем не менее я последовательно стремился заниматься литературой и культурой, к чему в конце концов и пришёл. Сейчас можно сказать, что это было довольно экстенсивное развитие: не было свободы выбора, не было полевых исследований, но действовала жёсткая идеологическая цензура.