Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга первая

На третий день ты смелеешь настолько, что, оставив Лимонова поутру за пишущей машинкой (он работает очень много и регулярно), вооруженный знанием трех или пяти французских фраз, начинающихся словами “Где… как… сколько”, ты идёшь сам – в Лувр, Нотр-Дам, на Радио “Либерте” к Гладилину, где вы с ним записываете 20-минутную передачу – понемногу обо всём. Даже почему-то о рабочем движении в Штатах: Господи, да что ты-то о нём знаешь?

Оказалось, всё же знаешь.

Забегая вперед, вспоминается забавный случай. Когда ваш с Гладилиным разговор записывает на пленку оператор, ты помнишь, что в России “Свободу” глушат надежнее, чем все остальные “голоса” – кто там вас услышит? Оказалось, услышали. Неделей позже, в Падуе, ты остановился у приятеля. В вечер твоего прибытия, едва хозяин накрыл стол – звонит ему из Москвы Жаворонков. Гена, журналист и литератор, начинает разговор со слов: “Ты знаешь, кого я сейчас слушал по радио?” – “Ну, кого?” – “Половца!” Андрюша (так зовут твоего друга и в прошлом коллегу, теперь он – профессор русской литературы в местном университете) спокойно его спрашивает: “А ты знаешь, где теперь Половец?” – “Где?” – “Да он сидит у меня на кухне и допивает свой стакан хорошего сицилийского кьянти”…

Это после десятка лет, в течение которых все вы не виделись…

Италия – будет после, а пока ты навещаешь живущего под Парижем Василия Бетаки, его супруга Иверни Виолета предлагает яства – слов нет! Они оба сотрудничают с “Континентом”, с другими русскими изданиями. Еще успеваешь встретиться с Кирой Сапгир. Еще с кем-то, еще с кем-то…

Париж, Париж… Самое время вспомнить и о том, как в этот приезд ты разыскал в Медоне, что километрах в двадцати от Парижа, – вблизи от знаменитого Севра, где веками производят лучший в мире фарфор – твоего армейского друга, Артамонова Сережу, его ты не видел лет 20. Или дольше. Это последний вечер в Париже, и ты звонишь Синявским: к ним случилось приглашение на тот же самый вечер – трубку снимает Мария Васильевна – извиняешься. А пойти к ним так хотелось…

Может быть, стоит вспомнить (с большой неохотой, чего уж тут…) и такое: малочисленная пока парижская колония “новых” русских эмигрантов живет здесь как-то странно, неуверенно. И, кажется, не очень дружно. Приходишь в гости в одну семью, рассказываешь, что завтра приглашен в другую, и слышишь: “Только не говорите, что обедали у нас, могут в доме отказать…”

Зато, вопреки установившемуся мнению, сами парижане вовсе не выглядят ксенофобами, неприветливыми к иностранцам, – неправда! – обнаруживаешь ты. Совсем напротив. Даже не зная ни слова по-английски, они пытаются при необходимости помочь – в магазине ли, на улице или в ресторане – иностранцу, не говорящему по-французски.

А потом ты сел на самолет и прилетел в Падую – к Андрею, сослуживцу в прошлом и доброму приятелю поныне. Полет занял один час и стоил 200 долларов. Если бы ты ехал поездом, на дорогу ушло бы часов десять (ночь), и стоила бы она раза в четыре дешевле. И куда, спрашивается, торопился?.. Читатель же, готовящийся к путешествию по Старому Свету, может сделать для себя в этом месте заметку.

Последующая неделя распределилась примерно так: семь дней с утра и до позднего вечера – выговаривались. Дома, в машине, гуляя по городу, в поезде по пути в Венецию, что всего в получасе езды от Падуи, на вилле Петрарки, где он провел свои последние тридцать лет и где установлен великолепный памятник над его захоронением. Вот только тело его похитили из могилы много лет назад. Да так и не нашли. Сохраняется эта деревушка в неприкосновенности последние четыре сотни лет, и ни одного нового строения за все эти годы там не воздвигнуто.

А старые, похоже, никогда не реставрируются, но выглядят вполне прилично для своих лет. Зато в Венеции немало зданий, одетых в строительные леса – обновляются фасады замков, соборов и просто жилых домов. Смею надеяться – и я теперь причастен к попыткам сохранить этот изумительный город для будущих поколений: средства на реставрацию муниципалитет черпает главным образом из казны принадлежащего ему всемирно известного казино, в котором вполне возможно за вечер оставить (или составить?) целое состояние. И ты там был… не очень долго.

Рыбные рестораны в Венеции считаются лучшими в Италии. В одном из них вы с Андреем отмечаете твое боевое крещение в местном казино.

Была рулетка.

– Смотри, как это делается! – Смотришь, ожидаешь: сейчас твой друг Андрей покажет и объяснит правила. Показывает и объясняет:

– Давай – сначала триста, начнем с малого.

– Лир?

– Каких лир – долларов! Твоих. Буду ставить я – а ты смотри. Учись.

Твои доллары из рук Андрея немедленно и одноразово перекочевывают на столик к крупье – и там остаются. Для тебя – навсегда. Андрей обещает за тебя отыграться – когда-нибудь, в другой раз. В другой жизни? Урок быстрый и впечатляющий.

Следовало ли учиться такой ценой? (Жаль, конечно, этих трех сотен – совсем они не лишние – и ты перекладываешь потощавший бумажник поглубже в карман – тот, что подальше). Зато сегодня ты знаешь – следовало! Потому что эти три сотни сэкономят тебе в будущем, наверное, не одну тысячу: с той поры ты “упертый” скептик, ты не веришь в шальные деньги и потому избегаешь игральный стол, обходишь стороной рулетку вместе с “черным Джеком”, что есть разновидность игры в ”21” – в “очко”, попросту. Разве что так, в автомате оставишь десятку-другую.

А вот на ужин – не следовало тебе есть неведомых моллюсков здесь в ресторане…

Поезд из Падуи в Женеву идет часов восемь. Меняется форма пограничников, таможенников. Меняется язык станционных вывесок. Но меняешься и ты… Наконец, – платформа вокзала, и на ней – Шаргородский. Узнает тебя Лёва не сразу. Да ты и сам ужасаешься, – случайно взглянув поутру в зеркало, обнаруживаешь опухшую, с мешками под ставшими совсем узкими глазами физиономию – аллергия! Не иначе – после ужина, завершившего ностальгический день в Венеции. Не надо было, наверное, заказывать это блюдо. А как такого не отведать – моллюски в Венеции!

Обещал ты вернуться к рассказу о Левушке, что сейчас с удовольствием и делаешь. Известен благополучный и ухоженный вид женевцев и женевок, их маленьких женевят, их домов, их автомобилей. Во Франции, в Италии старых машин – пруд пруди. А в Женеве – нет. И еще в Швейцарии нет антисемитизма. Наверное, потому, что нет (ну, почти нет) евреев.

А те, что есть – около 30 тысяч на всю Женеву – люди состоятельные, живущие замкнуто; кажется, по принципу “не высовываться”. Хотя шли в свое время разговоры о том, что, мол, в центре города снесли старое историческое здание, смахнули со строительной площадки пыль веков и построили современный универсальный магазин, владеет которым еврейская семья…