Василий Сретенский - Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

В то же время, в этих двух строках можно разглядеть и иронический поклон в сторону П.А. Катенина, старшего товарища Пушкина, литератора, склонного к наставлениям и поучениям. В его комедии «Сплетни», изданной в 1821 г. и предположительно имевшейся в библиотеке Михайловского ( Лобанова , 37) есть строки, которые отзываются в характеристике Натальи Павловны:

…в благородном пансионе – противопоставление пансиона отеческому закону очень точно выражает тенденцию, отмеченную Н.Л. Пушкаревой для рубежа XVIII–XIX веков, когда «в русской дворянской культуре сформировалось два пути женского воспитания, два психологических типа… Один характеризовался естественностью поведения и выражения чувств. Воспитанные крепостными няньками, выросшие в деревне у бабушек или проводившие значительную часть года в поместье родителей, девушки этого типа умели вести себя сдержанно и естественно одновременно – как это было принято в народной среде… Иной тип женского поведения, также сложившийся в XVIII – начале XIX в., характеризовался повышенной экзальтированностью публичного поведения (кокетством, игривостью), следованием моде и презрением прежних «условностей» ( Пушкарева, 117). Все дальнейшее поведение Натальи Павловны абсолютно точно вписывается во второй тип «женского поведения», формируемый «образцами поведения столичной публики, «высшего света», а также кругом чтения и уровнем образования».

Максимальный набор предметов в пансионе для благородных девиц (то есть для дочерей дворян) был в уже упомянутом выше Смольном институте. Там преподавали Закон Божий, русскую словесность, немецкий и французский языки, математику, географию, историю, естественные науки (физику, химию и астрономию в очень малом объеме), рисование, музыку, танцы. Частные пансионы ориентировались на этот стандарт, однако не всегда могли его выдержать из-за отсутствия подходящих учителей. Из-за этого, а также по соображениям экономии, один учитель преподавал сразу несколько предметов, давая знания «по возможности». В конечном счете, образование в пансионах для благородных девиц сводилось к тем предметам, знание которых, по понятиям того времени, считалось обязательным для жизни в свете (языки, танцы, благородные манеры) и в семье (рисование, музыка, немного словесности) ( Смирнова-Россет , 73–95).

Сохранились красноречивые свидетельства тому, как велось преподавание в такого рода учебных заведениях. Вот одно из них: «От преподавания мы ничего не ждали, да и трудно было чего-нибудь ожидать; многие из учителей являлись на лекции единственно для нашего развлечения, засыпая на кафедре или повторяя то, что за десять лет было говорено ими. Случалось нередко, что вся лекция проходила в разговоре, кто что видел, слышал, рассказывались городские сплетни, анекдоты, и надо признаться, что это были самые интересные лекции. После классов начиналось заучивание уроков в долбежку, так что на другое утро мы чувствовали себя нагруженными разными сведениями, но к вечеру все это исчезало, и голова, как пустое лукошко, снова готова была принимать в себя все, что в нее ни положат» ( Письмо , 2).

Поступали в пансион с 8-10 лет и до окончания курса, то есть до 16–17 лет, находились в нем постоянно. В качестве поощрения или в случае каких-либо несчастий в семье разрешалось отпускать воспитанниц домой, но не более чем на 1 день и чаще всего в сопровождении классной дамы ( Аладьина , 13–14).

Примером того, насколько трудно бывшим пансионеркам было привыкать к жизни в деревне, может служить история Анны Петровны Скуратовой, окончившей самый престижный в Москве частный пансион мадам Петрозилиус в начале 1820-х годов. Сразу после выхода из пансиона она вышла замуж за Николая Дмитриевича Лукина. Далее предоставим слово подруге Анюты Скуратовой – Наталье Петровне Оболенской (в записи ее дочери):

«После свадьбы молодые уехали в деревню и располагали там поселиться… Прошло так месяца три. Анюта появляется в Москве и сейчас же была у нас; мы ей очень обрадовались, спрашиваем, где она остановилась, надолго ли к нам. Она говорит: "Я живу у m-me Петрозилиус". Трудно было этому поверить, но это было так: Анюта затосковала в деревне, с ней были припадки меланхолии, и она приехала в Москву, поместилась в пансионе Петрозилиус и вела там жизнь совершенно такую, как и прочие воспитанницы пансиона: она спала в дортуаре, ходила в классы и брала уроки музыки» (Сабанеева, 395 ).

У эмигрантки Фальбала – французское falbala имеет два основных значения. Во-первых, это оборка на платье, а в устной речи – волан. Во-вторых, вообще пышная безвкусная отделка платья. Эмигрантами в России первой четверти XIX века называли главным образом французских аристократов, вынужденных бежать от революции 1789 года и расселившихся по всей Европе. Большое их количество попало в Россию. Часть поступила на русскую службу, остальные вынуждены были зарабатывать на жизнь разными способами, в том числе преподаванием. Ф.Ф. Вигель вспоминал, что самый обычный помещик Пензенской губернии, имевший 300 душ крепостных, нанял в учителя маркиза де Мельвиль ( Вигель , 83).

Учившаяся в московских частных пансионах для благородных девиц как раз в первой половине 1820-х гг. Т.П. Пассек с особой теплотой вспоминала пансион эмигрантки mademoiselle Воше: «Когда я поступила в пансион m-lle Воше, там было не больше двадцати пяти девочек, получавших почти домашнее воспитание… Из учителей у нас был только священник, учитель русского языка Лучков и танцмейстер П.И. Йогель. Остальные предметы наук преподавала сама m-lle Воше, все на французском языке» ( Пассек , 188).

В нашем случае гордое звание эмигрантки в сочетании с отчаянно вульгарным именем намекает на широко распространенное в то время самозванство. К.Н. Батюшков, которого сестра просила найти в Москве француза-учителя, отвечал так:

«Первое, по справкам моим оказалось, что здесь иностранцев, достойных уважения, мало, особенно французов, что хороший (или то, что называли хорошим, а по-моему, скотина скотиной) не поедет вдаль ни за какую сумму… За тысячу будет пирожник, за две – отставной капрал, за три – школьный учитель из провинции, за пять, за шесть аббат» (Батюшков, 407 и 411 ).

Очень легко представить, к какой категории учителей относилась «эмигрантка» с фамилией Фальбала!