Виталий Третьяков - Как стать знаменитым журналистом

VI. В наиболее развитых западных демократиях свобода слова тем не менее, даже юридически, не говоря уже о том, что политически, отнесена к числу почти абсолютных ценностей. Хорошо известно, что первая поправка к американской конституции гласит, что свобода слова не может быть ограничена ни при каких условиях.

Между тем, как тоже хорошо известно, ограничения свободы слова в западных демократиях встречаются повсеместно, хотя чаще всего эти ограничения проводятся либо политически корректными, либо закулисными, либо психологическими способами и уж во всяком случае – никогда не впрямую от имени государства (власти), за исключением таких его органов, как спецслужбы, и за исключением таких периодов, как участие в военных действиях.

VII. Прагматизм рыночной демократии (и вытекающая из этого прагматизма ее высокая конкурентоспособность) приводит к тому, что человеческие инстинкты в рамках этой демократии стараются не подавлять, а использовать во благо сохранения самой демократии как формы существования общества и государства.

Просто запретить нельзя. Но можно запретить выражать определенные мысли публично. Религиозные государства, а равно тоталитарные государства вводят прямую систему запретов. Демократические – косвенную. Например, как это принято в любом обществе, системой моральных запретов, определенных общественных и политических табу, а также путем воспитания общественного конформизма.

Нарушение этих запретов не является преступлением, но может создать и создает для нарушителя множество серьезных, иногда прямо трагических проблем. Закон, однако, чист, власть – ни при чем, «священная корова» свободы слова остается неприкосновенной.

Прагматический подход к проблеме свободы слова сказывается еще и в том, что практика рыночной демократии, в отличие от практики (но не теории) марксизма, разделяет правду и истину.

Правда – это всего лишь известный нам на сегодня объем истины, но не вся истина. Если запретить движение от правды к истине (то есть свободное высказывание различных идей и мыслей, пусть кажущихся кощунственными сегодня), то конкурентоспособность такого общества будет подорвана – вперед вырвутся другие.

В демократических обществах свобода слова существует не потому, что это высшая ценность, а потому что без нее нельзя обеспечить выживаемость и экспансию этого общества.

Кроме того, практики демократической политики хорошо знают, что то, что запрещено, во-первых, больше привлекает, во-вторых, чаще выходит из-под контроля.

СВОБОДНО ВЫРАЖЕННУЮ МЫСЛЬ ГОСУДАРСТВУ ЛЕГЧЕ КОНТРОЛИРОВАТЬ, ЧЕМ МЫСЛЬ НЕ ВЫСКАЗЫВАЕМУЮ.

VIII. Наконец, и в практическом смысле это, пожалуй, самое главное, западная политическая демократия строится по принципу ограничения одних властных институтов другими. Взаимодействие законодательной, исполнительной и судебных властей оказалось недостаточным для сохранения баланса сил в этой системе.

Бюрократию, деньги и общественные пороки не удается контролировать ни самой демократической системе, ни ее судебной ветви, ни явно отмирающей в качестве универсального морального института религии. Это может сделать либо тотальная власть государства (что разрушило бы самою демократию), либо тотальная власть общества, то есть граждан.

СВОБОДА СЛОВА И ЯВЛЯЕТСЯ ИНСТИТУТОМ ТОТАЛЬНОЙ ВЛАСТИ ОБЩЕСТВА НАД САМИМ ГОСУДАРСТВОМ, БЮРОКРАТИЕЙ, ДЕНЬГАМИ И ОБЩЕСТВЕННЫМИ ПОРОКАМИ.

Институт свободы слова – это религия современного демократического общества.

IX. Церковь часто контролировала светскую власть, но когда дело доходило до угрозы самому существованию либо власти, либо государства, либо общества, государственная власть не боялась противостоять и Церкви. Тем более не боится противостоять институту свободы слова.

В современном демократическом обществе наиболее очевидно противоречащими институту свободы слова являются институты спецслужб, государственной тайны и даже коммерческой тайны.

Прагматизм демократического общества нашел простой и эффективный выход из этой проблемы, действуя по принципу «и овцы целы, и волки сыты». Исходя из здравого смысла, решено, что журналист не может узнать государственную тайну сам. Он может либо получить ее из уст или рук сотрудника спецслужб или госчиновника, либо воспользоваться их халатностью. Поэтому в демократических странах никогда не будут судить за разглашение гостайны журналиста, но всегда – источник его информации.

Этого различия до сих пор часто не делает российская власть, подставляя себя под удар западного общественного мнения.

X. Нелишне заметить, что политическая, общественная и государственная лояльность воспитаны в западных журналистах в такой мере, что лишь единицы из них – и то крайне редко, стремятся рассказать миру о подлинных, реально значимых секретах собственной страны.

Анархизм и безответственность российских журналистов, напротив, сегодня очень часто ведут к, по сути, нелояльным действиям в отношении собственной страны и собственного общества.

XI. В России в некоторых журналистских, политических (что вообще странно) и правозащитных кругах сложилось мнение, что исключительно злая воля и недемократизм российской власти, военных и спецслужб приводят к постоянному нарушению принципов свободы слова и печати во время военных действий, контртеррористических операций (в том числе и по освобождению заложников), вообще чрезвычайных ситуаций. Смешно было бы утверждать, что наша власть самая демократичная, а военные и спецслужбы – самые открытые.

Но глупо также не понимать того, что всякое военное действие всегда и всюду (не в России только) сопровождается и не может не сопровождаться нарушением целых групп прав и свобод, которые в обычной обстановке хуже или лучше, но соблюдаются в той или иной стране.

И дело тут не в чьей-либо злой воле (она может лишь усугубить ситуацию), а в фундаментальной, несмотря на все декларации, неравнозначности для общества и отдельных (практически всех) людей таких ценностей, как жизнь, безопасность и свобода слова или свобода печати.

В «Войне и мире» Лев Толстой писал: «Началась война, то есть самое противоестественное всему человеческому дело». Насколько «противоестественно» убийство одних людей другими, к сожалению, можно поспорить, но то, что война есть не просто чрезвычайное искривление обычной жизни, а иная жизнь, жизнь по иным правилам, это точно. И законы войны (и схожих событий) в принципе не предусматривают существование многих обычных для мирной жизни свобод и прав. Это главная и самая фундаментальная причина крушения института свободы слова и свободы печати во время войны.