Максим Шевченко - Сквозь мутное время. Русский взгляд на необходимость сопротивления духу века сего (сборник)

Поет ли и играет Смердяков на гитаре, говорит ли Иван с Алешей, речь прокурора, поведение Мити, слова старца Зосимы, мысли Алеши по поводу ухода из монастыря или о возвращении в монастырь…

Там нет проходных моментов, как и во всем творчестве Федора Михайловича.

Безумно люблю «Подростка». Это потрясающая вещь, читается на одном дыхании. В свое время мне очень трудно было подступиться к Достоевскому.

В школе «Преступление и наказание» преподавалось так тяжело и мучительно, что никак не хотелось его читать, честно скажу.

И я так боялся браться за Достоевского! Но в восемнадцать лет я взял просто «Подростка», открыл и с первых же страниц не мог оторваться.

Он настолько попал, резонировал какими-то своими переживаниями, проблематикой. Потрясающая вещь!

Хотя она, может, и не так наполнена глубочайшими прозрениями, как «Бесы» или «Преступление и наказание», чуть меньше.

На пятой позиции для меня «Идиот». Возможно, потому, что я просто не дорос до него. Знаю массу людей, которые ставят «Идиота» первым романом Достоевского – самым лучшим, самым глубоким.

Конечно же мне бесконечно близки все его герои: и князь Мышкин, и Настасья Филипповна, и Рогожин, и генеральша, и Аглая. Там такие персонажи человеческие прописаны, которым ни прибавить, ни убавить.

Потом, конечно, «Записки из подполья» – очень яркая, интересная, жестокая вещь, поражающая воображение.

И тоже очень важная для той проблематики, которую Достоевский решал для себя: порядка, права, будущего, истории духа и смысла истории.

После «Записок из подполья», наверное, «Дневник писателя». Он лежит у меня на столе – это моя настольная книга, очень часто в нее заглядываю.

Рассуждения Достоевского о современной ему политике кажутся несколько наивными, честно говоря, для нас и даже для современников.

Константин Леонтьев очень любил издеваться над этими славянофильскими, балканофильскими воззрениями Достоевского, который никогда не был на Балканах и не знал, что там есть.

Леонтьев намекал, что надо просто побывать там, посмотреть, прежде чем так сильно любить болгар или сербов.

После «Дневников писателя» – «Записки из мертвого дома». Эта вещь, конечно, во многом инициировала написание «Архипелага ГУЛАГ». Но вместе с тем она более прозрачная, более ясная, чем «Архипелаг ГУЛАГ».

Она не политическая. Она о человеческих типах и о той важнейшей составляющей в человеческой жизни и в душе, становлении человека, которой является свобода.

Тюрьма – как максимальный формат лишения внешней свободы и максимальный формат возможности обретения внутренней свободы. Вот это мой рейтинг романов Достоевского.

У меня была в свое время идея, высказанная в несколько игровой форме. Но чем больше я живу, тем более она мне кажется существенной.

В каждой цивилизации есть три фундаментальные опоры. Теодицея – учение о происхождении зла. Учение о социальной коммуникации. Учение об идеале духовном и социальном.

Если учение о социальном, духовном идеале – у нас это скорее наше святоотеческое предание, духовные старцы. «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», например.

У нас – это у русских. Я говорю об уникальной русской цивилизации.

Учение о социальной коммуникации – это Толстой, который перефразировал слова западного мыслителя.

В устах Толстого звучит так: если так получается, что злые люди объединяются ради злых дел, что мешает нам, людям добрым, объединиться ради дел добрых.

И Достоевский. Это, конечно, природа и понимание зла. «Легенда о Великом Инквизиторе» – это понимание абсолютного зла, доминантного, которое контролирует все составляющие жизни человека и которое отрицает Христа как свободу и как само отрицание власти.

Христос пришел к Великому Инквизитору, и Он молчит. Идет монолог Великого Инквизитора, который говорит Ему: зачем Ты пришел мешать нам? Мы все им дали, этим людишкам. Мы все им дали.

Мы дали им хлеб, мы дали им смыслы. Мы дали им свободу. Мы дали им даже Бога. Мы дали им фактически Тебя. А Ты, появляясь здесь, уничтожаешь образ Тебя. Завтра тебя сожгут.

И Христос встал и поцеловал его в сухие змеиные уста. И тогда Великий Инквизитор закрывает лицо рукой и говорит: иди и не приходи больше, никогда.

Это настолько точная модель власти – и на маленьком уровне, и на большом уровне, – к которой трудно что-то добавить еще. Ее надо осмыслять и осмыслять.

Великий Инквизитор есть сочетание абсолютного земного зла. Абсолютной тотальности господства клерикализма и земной власти, их сочетания. Это символ человеческой юдоли, в которой простому человеку уже не двинуться ни в какую сторону.

Достоевский дополнил это в «Дневнике писателя». У него есть мысль, я дословно не помню, мысль такая: если так случится, что истина будет против Христа, то я буду с Христом против истины!

В чем истина? Истина в том, что ничего не изменится – сильный наверху, слабый внизу. Сильный пожирает печень, сердца и мозги слабых. Слабые дают свою кровь, свои жизни, чтобы сильные жили. История, время принадлежит сильным, принадлежит элите.

Христос это опровергает. Он бросает вызов этой парадигме. К нему приходят и богатые, и бедные. Он крушит троны и скидывает митры.

И этот Христос опасен Великому Инквизитору. И именно этого Христа, как абсолютного революционера, как абсолютного изменителя природы, прозревает Достоевский.

Достоевский заигрывает с консерватизмом, он считает себя консерватором, но он является одним из отцов русской революции, потому что русская революция – это революция против Великого Инквизитора, против абсолютной невозможности тому, кто был никем, стать чем-то. И семнадцатый год никогда не будет забыт.

Да, Достоевский был против социал-демократии, был против социализма, против революции. Вот такая вот кипа, против чего он был. Но, по сути, он был не просто большевиком, он был апостолом русской революции.

Даже вот в этой фразе – с Христом против истины, с духом свободы, с Тем, Кто принес освобождение.

Против Великого Инквизитора, против земных царей и всей этой земной юдоли, где правят деньги, где правят религии, где правят все эти законченные форматы, как у Экклезиаста: нет ничего нового из того, чего не было бы прежде, и ничего не будет.

Нет, будет! Христос это сказал. Русская революция это доказала. Она исчерпала свой ресурс, в ней не было религиозного фактора – это и погубило русскую революцию в итоге, на мой взгляд. Это был один из факторов ее гибели.

И это для меня важно в Достоевском. Он для меня является ключевой личностью русского самосознания и русской истории, ключевой.

Он, Толстой и русские духовные старцы. Особенно – имеющие отношение к традиции нестяжателей, к нестяжательской традиции Нила Сорского и всего, что от него развивалось потом в истории.