Максим Кантор - Стратегия Левиафана

Это напоминало восстание илотов, которые хотят собственных рабов, а общественный долг почитают казармой. Когда лидер борцов за демократию Немцов говорит: «На знаменах нашей партии начертано «Свобода и частная собственность», он не подозревает, что выкрикивает лозунг требовательного холопа.

Российские реформаторы, с упрямством хулиганов, вешающих кошку и не желающих знать, что это убийство, рушили общественную собственность страны – им казалось, что общественная собственность – почва для тоталитаризма. Эта теоретическая подтасовка (в риторике приравняли общественную собственность к государственной, а государственную – к тоталитарной структуре) послужила поводом создать миф о частной собственности как о непеременном условии свободы.

Так частный интерес наживы сделался оружием в борьбе с лагерями. Оправдание грабежа всех ради комфорта одного стало общим местом в риторике так называемых демократов (на деле, конечно, такая мысль не имеет отношения к идее демократии). Говорили так: принадлежит всем – значит, никому не принадлежит, а частная собственность – это инициатива и прогресс. И еще: неравенство есть благо, независимость от морали колхоза – прогрессивна.

Поразительно здесь то, что возникновение новой зависимости человека от человека объясняли желанием освободить человека от общей казармы.

Попутно замечу, что ни Маркс, ни даже Ленин не думали о государственной собственности на недра земли (хотя бы потому, что верили в то, что государство отомрет) – общественная собственность есть нечто прямо ей противоположное. Общественное – это не значит «ничье», как иногда иронизируют, и совсем не значит «государственное».

Государственный социализм был построен Сталиным – и ярлык государственной уравниловки по недоразумению навеки приклеили к принципу социалистического общежития. В действительности это недоразумение восходит еще к приему Карла Поппера, перемещающему эти понятия ради искомой тоталитарной маски у оппонента.

Но было выгодно объединить – и объединили.

Мерещилось: много собственников отщипнет себе долю от бесхозного пирога – и из собственников сложится качественно новое общество. Куда денется старое общество, не придумали; фраза Гайдара «тридцать миллионов не впишутся в рынок» останется как пример цинизма, но проблема даже не в жертве, принесенной Золотому тельцу. Проблема в том, что жертва оказалась напрасной – новое общество так и не сложилось.

Общественная мораль была уничтожена, и победившие илоты объявили сферу рабского труда (обслуживания потребностей) – новой общественной моралью.

Жизнь одного поколения успела пройти, и жизнь другого поколения рассыпалась, и вроде бы праздников хватает, но не образуется подлинно высокого досуга. Досуг-то имеем, но невысокий, зажигаем потихоньку в Барвихе. Чего-то не хватает, не дотягиваем до гражданственности греков. И недоумевали, почему так? Может быть, мало взяли?

Пусть каждый станет частным собственником (ср. Ельцин: «Пусть каждый берет сколько может») – если бы Платон услышал такое, он сказал бы: «Воспитание, имеющее свой целью деньги, могущество или какое-либо иное искусство, лишенное разума и справедливости, низко и неблагородно – и вовсе недостойно носить это имя». Но ведь нынче считается, что деньги аккумулируют прогресс, благо индивидуального развития; нам Платон не указ, его Поппер заклеймил. Добился частного успеха – и всем станет немного лучше. Купил себе буфет – в мире стало уютнее. Частное – условие личного: эта мысль сделала общественную мораль ненужной; мораль оказалась приватизированной. Не только спартанец, но и афинянин ахнул бы от такого поворота мысли.

Когда реформатор Чубайс сообщает, что он «антинароден» (говоря так, он считает, что борется с косным и тоталитарным), он по существу выступает не только против Советской власти, но тех статутов античной гражданственности, коим хочет следовать.

Если представить, что в загробной жизни состоится диалог Чубайса с Сократом (что невозможно, поскольку Чубайс опустится ниже Лимба), то диалог это будет комичен:

– Мы уничтожили народную собственность, потому что цены на нефть упали, а рубль был неконвертируем.

– Скажите, когда наступает холод, вы выбрасываете пальто? Логично предположить, что полезные ископаемые пригодятся народу, если денег нет.

– Мы заботились о свободе инициативы. Создайте рынок – появятся и пальто, и недра.

– Скажите, если у вас уже есть пальто, вы продадите его, чтобы купить другое?

– Вы инициативный человек! Но сказать прохожему: мужик, снимай пальто, а тебе со временем найдем другое – то прохожий, вероятно, ответит: друг Чубайс, сейчас холодно, позволь мне походить в моем пальто, а другого не надо.

– Да, некоторые так и отвечали.

– Наверное, имели в виду то, что благую перемену надо подготовить. Скажем, купить новое пальто, переодеться в тепле.

– Поэтому мы назвали наш метод «шоковой терапией».

– Нужны были поспешные меры?

– Надо было торопиться развалить социалистическое хозяйство.

– А что, например, могло случиться?

– Что угодно. Все устали от общенародной собственности.

– Но разве за историю вашего народа не случалось худших бед, например война? Разве не более разумной мерой было бы воспитание юношества в стойкости?

– При чем здесь война! При чем здесь казарменное воспитание? Мы хотим строить прогрессивное общество, где всякий имеет право брать что хочет.

– И готовы идти на народные жертвы, хотя нет войны, ради того чтобы некоторым лучше жилось?

– Да! Сложится новое общество свободных собственников. Что вы носитесь с этим народом.

– Я всегда думал, – скажет Сократ, – что гражданин – это тот, кто отвечает за жизни своих сограждан сегодня, а не в будущем. Например, я философ, но считал своим долгом ходить на войну, когда была война. Народ – это не абстракция.

Далее Сократ скажет, что гражданин – народен, иначе он не свободен и не гражданин.

А Чубайс возразит, мол, легко вам говорить, у вас рабы были, а нам приходится рабов заново создавать из формально свободных граждан. Надо ежедневно по капле вдавливать в общество раба. Архитрудная работа, батенька! На это Сократ, вероятно бы возразил, что рабство и его не радует, но высокая общественная мораль дает перспективу, в которой нет рабства, но есть взаимная ответственность, тогда как изначальная установка на аморальность делает рабство вечным.

Личность может состояться только как выражение ответственности за целое; нет и не может быть среди свободных граждан приватизированной нравственности. И если создаешь новое общество с рабскими инстинктами, то даже хозяева обязательно станут рабами.