Григорий Явлинский - Историко-политические заметки: народ, страна, реформы

Потенциал демократически ориентированного мышления активной части общества сохранялся и после шоковых событий 1992–1993 гг.

При относительном большинстве ЛДПР на выборах в первую постсоветскую Государственную Думу большинство избирателей проголосовали не за коммунистов и не за Жириновского. Отношение общества к развязыванию войны в Чечне также было негативным. Согласно опросу ВЦИОМ, проведенному 16–19 декабря 1994 г., 36 % граждан были готовы поддержать поиски мирного решения проблем Чечни, 23 % – вывод российских войск из Чечни и только 30 % требовали решительных мер по наведению порядка в мятежной республике. Ответственность за развитие событий в Чечне по пути вооруженного конфликта 31 % опрошенных возлагали на Дудаева, 25 % – на Ельцина и его окружение, 7 % – на российских военных и спецслужбы, 12 % – на чеченскую оппозицию [4] Известия, 23.12.1994. .

Однако реалии посткоммунистической России резко разошлись с перестроечными представлениями о них, при том настолько, что проблема, очевидно, не в несовпадении идеалистических ожиданий с грубой практикой. Разошлись векторы чаемых и осуществленных перемен.

Главная надежда перестроечного общества, которая не оправдалась, – выход из большевистского круга лжи и насилия.

Организация постсоветской власти, подбор правительственной команды и выбор пути реформ шли вразрез с демократической моделью, на которую общество ориентировалось в перестроечные годы.

«Команда реформаторов», пришедшая во власть, рассматривала себя не как партнеров президента, а в качестве сотрудников его администрации. Логика взаимодействия с самого начала была не политической, а бюрократической, ориентированной на вертикальное подчинение.

Авторитарная президентская власть воспринималась как необходимый элемент реформ. Принятие радикальных решений не предварялось серьезной общественной дискуссией.

В ходе экономической реформы не был использован потенциал сбережений граждан. Гиперинфляция, неизбежно последовавшая за либерализацией цен 1992 г. в условиях сверхмонополизированной государственной экономики, воспринималась гражданами как конфискация. Она потрясла общественное сознание не менее большевистской национализации, и вектор потрясения был тем же – защищенной собственности нет даже в эрзац-форме, усердный труд и личные способности не ведут к благополучию, жизнь подчиняется закону силы и случая.

Опросы общественного мнения показывают, что большинство граждан не видело в приватизационных чеках никакой выгоды для себя.

70 % опрошенных указывали на отсутствие информации о том, как распорядиться ваучером [5] Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: мнения россиян. Социологические оценки. M.: Издательство Института Фонда «Общественное мнение», 2002. С. 73. . Люди давали такие ответы не потому, что были ленивы и нелюбопытны, а как раз потому, что мыслили вполне рационально и понимали, что схема ваучерной приватизации просто не была на них рассчитана.

Ваучерная приватизация никак не способствовала возвращению в общественное сознание фигуры собственника, легитимного хозяина своего дела. Она базировалась на уравнительном принципе. К тому же, собственность для абсолютного большинства обладателей ваучеров оставалась нереальной, неощутимой, никак не частной.

Продолжение приватизации через залоговые аукционы в 1995–1996 гг. только укрепило убежденность граждан в том, что отношения собственности в России регулируются не законом, а волей власти.

Журналист Пол Хлебников писал о залоговых аукционах как их очевидец: «Покупая у государства активы в ходе такой закулисной сделки и по столь заниженной цене, вы рискуете, что ваши права на новую собственность никогда не будут надежно защищены. Сограждане будут считать вас мошенником, а государство – скорее хранителем активов, чем их подлинным владельцем. Вообразим, что было бы, если бы госкомпания British Petroleum была в 1987 г. продана не за $40 млрд, а за $400 млн, и при этом 78 % акций досталось бы приятелю сына Тэтчер! Разве последующие британские кабинеты смирились бы с этим? А если бы смирились, то что ожидало бы британскую экономику?» [6] Wall Street Journal, 17.11.2003, Ведомости, 18.11.2003. .

Осторожно относясь к историческим аналогиям, отметим, что раздача собственности через залоговые аукционы действительно была сродни «пожалованиям» Екатериной II обширных поместий и крестьянских душ участникам переворота 1762 г. Эта собственность так и не смогла избавиться от родовых признаков поместья, которое изначально является владением, предоставленным государством в обмен на службу.

При этом участники сделки с обеих сторон не скрывали ее характер и исключительную роль в формировавшейся экономикополитической системе государства, понимаемого не как совокупность всех институтов власти, работающих на основе принципа разделения властей, а как закрытая группа, формирующаяся вокруг первого лица.

Руководитель службы по связи с общественностью банка «Менатеп» Леонид Невзлин в декабре 1995 г. (время проведения первых залоговых аукционов) философствовал: «…Очевидно, что в России традиционно влияние государства будет сильным, и, может быть, оно, извините, будет несколько сильнее влияния закона… Государство выше права, с этим, видимо, придется согласиться, потому что есть традиция, есть ментальность, есть подход к делу, уйти от всего этого мы не сможем» [7] Коммерсант, 16.12.1995. .

Принцип «государство выше права» – частный случай более общей закономерности 90-х: увеличился разрыв между законом и легальными институтами, с одной стороны, и повседневной жизнью граждан – с другой.

При этом речь идет не просто об ослаблении государства, которое не могло справиться с криминалом, собрать налоги, «вычистить» коррупционеров. Государство в значительной степени само стало центром и законодателем «теневой моды».

В частности, вместо разработки работоспособного налогового законодательства, которое стимулировало бы массовую предпринимательскую активность, широкое распространение получила практика налоговых преференций для отдельных структур и групп граждан. В отличие от одинакового для всех и понятного всем закона, система индивидуальных преференций коррупционна по своей сути. Она создавала модель, которой в своих отношениях с гражданами следовал каждый чиновник – от министра до начальника ЖЭКа.

Сформировались такие «правила игры», следование которым, например в бизнесе, стало обязательным для выживания, однако в стратегическом плане стало разрушительным.

Предприниматель С. Недорослев о коррумпировании правоохранительных органов: «Мы разожгли в них (правоохранительных органах) желание и ощущение и умение бороться с бизнесом. Мы научили налоговую полицию и науськали и даем ей деньги. Мы то же самое делаем с прокуратурой. Я уж не говорю о том, что мы абсолютно развращаем институты государственной власти. То есть напрочь. Они перестают быть институтами государственной власти. Мы сами растим себе могильщиков. И если сейчас не произойдет осознания пагубности этого пути, и мы не откажемся от ведения конкурентной борьбы с использованием силовых структур… мы просто друг друга уничтожим» [8] Первый год президентства Путина. Политика. Идеология. Экономика // М.: Фонд «Либеральная миссия», 2001. С. 161–162. .