К. Секачева - Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Геворкян:Они себя потешили, вы хотите сказать?

Песков:Они никого не потешили. Понимаете? Ведь хочется, если уж Путин нырнул…

Геворкян:…Чтобы вынырнул не с пустыми руками.

Песков:Нет, хочется, чтобы он видел, как это выглядит. Это совершенно нормальное явление.

Таратута:Коль возникла такая тема, то можно я спрошу?

Песков:Я прошу прощения, я скажу еще одну вещь. В целом, насчет легенд и так далее – Путин вообще не нуждается ни в пресс-секретарях, ни в имиджмейкерах, ни в пиар-службах, ни в ком.

Монгайт:То есть он сам решает, что он делает?

Песков:На самом деле, чаще всего он сам…

Монгайт:Вам не трудно работать в этой ситуации?

ПЕСКОВ: КОНЕЧНО ТРУДНО. А КТО ГОВОРИЛ, ЧТО ЛЕГКО? НИКТО НЕ ГОВОРИЛ.

Таратута:Я все к слову о легендах. Вам и вашему товарищу по аппарату, господину Калимулину, приписывают авторство другой выдающейся сцены, когда тушили пожары в 2010 году. Мы помним, что премьер был в поле, тушил пожар, а президент был в рабочем кабинете. И вот такое распределение ролей, когда они говорили по телефону…

Геворкян:Между березками, по большому телефону.

Таратута:Говорят, что это срежиссировано. Действительно, это должно было быть срежиссировано, потому что кого-то надо было посадить в кабинет, а кого-то – в поле. Оттуда родилась журналистская сентенция и общее впечатление, что премьер – человек дела, очевидно, если он в поле, а президент – человек слова, потому что он отдает распоряжения. Это распределение ролей правдиво? Действительно ли аппараты работали так?

Малыхина:В чем все-таки вопрос, если конкретизировать?

Таратута:Почему березки, как родилась такая сцена?

Геворкян:И кто автор сцены, режиссер?

Песков:Я вам расскажу. Это было в Выксе, если я не ошибаюсь, это был поселок, который сгорел. И когда все это началось, там прошел первый верховой пожар. Ранее никто, и Путин, не знал, что это такое. Когда объяснили, что это штука, которая летит со скоростью под 100 километров в час, от которой убежать невозможно, которая уничтожает все, как взрыв… Там было озеро шириной 250 метров, и огненный шар его перепрыгнул. И когда Путин приехал к людям, у которых только что все сгорело, – вы помните кадры, когда тетка одна его за грудки взяла и трясти начала? И вы думаете, это можно срежиссировать?

Геворкян:Это – нет, а сцену разговора – можно.

Песков:Теперь представьте, что после этого, после того, как он провел совещание с оперативными службами, – говорить было тяжело, потому что дышать было невозможно, все было в сизой пелене, – мы поехали обратно на аэродром. И пока мы ехали, позвонили связисты и сказали, что президент просит Путина выйти на связь.

Геворкян:И тут поставили камеры.

Малыхина:И Путина к березкам в голубой рубашке.

Песков:Камеры у нас всегда с собой. Просто была такая ситуация, когда нужно было показывать все, чем занимается руководство. Поэтому моя коллега Наташа Тимакова обеспечила съемку там. У меня здесь стоял и грохотал автобус, там – дизель-генератор, а там – самолет заведенный. И мы пошли к березкам, встали, чтобы не так шумно было, и у березок сняли.

Геворкян:А может быть ситуация, когда вы, условно, говорите: «Владимир Владимирович, давайте сейчас не будем раздеваться у доктора»? А он говорит: «Буду». Может ли быть ситуация, когда вы говорите: «Лучше все-таки для картинки этого не делать», – а он говорит: «Я сам знаю, что делать»?

Песков:По крайней мере, не только я, но и многие из тех, кто работает вместе с ним, в этом, наверное, их обязанность, – высказывают какие-то рекомендации. Он или прислушивается, или нет.

Монгайт:Я хотела бы рассказать историю из личной биографии…

Песков:Чьей?

Монгайт:Своей. Когда я работала на телеканале «Культура», внутри компании нам рекомендовали в авторских программах, исключая новости, стараться не показывать Владимира Владимировича Путина. Потому что он может обидеться. Скажите, на что он обижается? Он обидчивый?

Песков:Ровно так же, как и все люди. Знаете, если не критика, а оскорбление – он обижается по-человечески. На критику никогда.

Монгайт:А вы его бережете от критики?

Песков:Нет. Поверьте, нет. Показываем все: и самое обидное, и самое конструктивное.

Геворкян:Дима, а почему он так обижен на Ходорковского? Прямо какая-то личная…

Песков:Потому что Ходорковский – преступник. Он сидит в тюрьме.

Геворкян:Ну, мало ли – преступник. Путин про него говорит с неподдельной страстью.

Песков:Я не знаю, с какой страстью. Он о нем говорит как о преступнике, который сидит в тюрьме.

Макеева:К вопросу о биографии. Можно я у вас о личной биографии полюбопытствую?

Песков:Ходорковского?

Макеева:Вашей. Но если вы можете рассказать что-то про Ходорковского, что до сих пор не произносилось, – welcome.

Песков:Больше того, что всем известно, я не знаю.

Макеева:Каким образом произошел значимый поворот в вашей биографии в 2000 году, когда вы, будучи до этого первым секретарем российского посольства в Турции, сразу перешли на работу в администрацию президента? Насколько я знаю, в Германии вы не работали, в Ленинграде не родились, не учились…

Песков:По-немецки не говорю. Дзюдо не умею. И лабрадора у меня нет.

Макеева:Как вы познакомились с Путиным, или кто вам сделал это предложение?

Песков:Вы знаете, я получил приглашение в администрацию еще при президенте Ельцине. Как работника меня пригласил Алексей Алексеевич Громов.

Макеева:Как состоялось ваше знакомство, как он вас в Турции рассмотрел?

ПЕСКОВ: ОН БЫЛ В ТУРЦИИ, ГДЕ ГОТОВИЛ ВИЗИТ БОРИСА НИКОЛАЕВИЧА ЕЛЬЦИНА. Я БЫЛ ДИПЛОМАТОМ, ПРИКРЕПЛЕННЫМ К НЕМУ КАК К БОЛЬШОМУ КРЕМЛЕВСКОМУ НАЧАЛЬНИКУ.

Геворкян:А вы были первым секретарем посольства? Чистым или с погонами?

Песков:Чистым абсолютно.

Геворкян:А я вычитала в западных СМИ, что между 1994-м и 1996-м вы закончили школу разведки.

Песков:Все-таки раскрыли.

Геворкян:Это правда или нет?

Песков:Нет. Я работал в Москве в Министерстве иностранных дел. Так я и очутился секретарем. Но пока я собирался… дело в том, что работа в МИДе такая жизнеобразующая: командировка, Москва, центральный аппарат, командировка, центральный аппарат. Поскольку у меня еще и узкая специализация, география достаточно маргинальная, все было в принципе расписано далеко вперед. И когда я получил это предложение насчет администрации президента, мне показалось, что это что-то жуткое. Я чуть не умер, пока принимал решение, очень было страшно.