Дмитрий Бавильский - Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Или же его сюда прибило специально, где он и сидел в засаде, выжидая, пока ничего не подозревающий Алистер окажется на берегу, и вот тогда…

В этом месте оборотень сюжета следует пустить по альтернативным тропам, предлагая читателю выбрать любую из возможных дорожек развития. Особенно если текст предназначен для Интернета, висит в Сети и обладает расширенным функционалом – например, интерактивными ссылками, позволяющими перебирать варианты фабульного квеста до бесконечности.

Есть, правда, во всем этом две важные, необъездные проблемы, напрямую связанные с «венецианским текстом» (повествованием, действие которого развивается в Венеции или ее округе).

Во-первых, вся беллетристика, эксплуатирующая местный антураж и декорации, почти обязательно приводит сначала к трате, затем к утрате.

Цель, которую преследует протагонист, ускользает, оставляя персонажа, в лучшем случае, ни с чем и у разбитого корыта, в худшем – она его попросту убивает. Авторы венецианских повествований, не сговариваясь, решили, что поймать Венецию или то, с чем она ассоциируется, невозможно. Обязательно утечет между пальцев, дымом растает, испарится почти без следа, чтобы остаться там, где она есть, чтобы ни за что не сдвинуться с места, сколько бы ее ни двигали…

Во-вторых, морок и разлука, разумеется, лучше смерти, на которую Венеция своих персонажей обрекает. Классическая беллетристка еще как-то могла управлять развитием сюжета, делая из трепыханий героя нечто вполне законченное, поскольку и Венеция раньше была другой. Несмотря на бесконечные, изнурительные пассажиропотоки, в ней все еще теплилась, ну, хоть какая-то имманентность и местная жизнь, не зависящая от туризма.

Одряхлевшие палаццо, в которых доживают век остатки обедневшей аристократии. Последние декаденты, их любовницы и потускневшие росписи в неотапливаемых помещениях. Бедные студенты или богатые американцы (американки), отправляющиеся сюда в последнее плаванье или же пускающие себе пулю в лоб. Чума, холера или хотя бы малярия, возгоняющие сюжет до трепета, необходимого для эффектной концовки.

Все это теперь вырождается в кустарник пластиковых детективов, где живут и действуют схемы на колесиках; нечаянно влетевшие в клей былой тайны командированные или же тени героических предков из стопок псевдоисторических романов, паразитирующих на изучении частностей.

Органическая жизнь города, превращенного в туристический театр, выскабливается вместе с каналами, регулярно перекрываемыми для просушки и чистки. Реликвии и картины, легко извлекаемые из рам и киотов, путешествуют по миру так же, как поп-звезды, а самые предприимчивые венецианцы делают карьеры где-то совсем уже далеко от задумчивых стен, украшенных кровоподтеками и ласточкиными хвостами.

Венеция вновь, уже в который раз, ускользает от пришельцев, все больше и больше становясь следом собственного следа, отражением отражения, предвкушением и предчувствием, которому нельзя сбыться.

Это даже не град Китеж, сгинувший без следа под водной толщей, и не Грааль, который ищут все, кто ни попадя, хотя он и лежит на самом видном месте. За века упадка и распылений Венеции удалось построить систему более затейливую и изощренную, поскольку вроде бы вот она, на исконном месте. Руку протяни и пощупай или же на Тинторетто смотри многочисленных и бесконечных Тьеполо – они тоже никуда не делись. Но между тем на самом деле делись, потухли, хотя и продолжают светить нездешним (или же отраженным) светом. Как те самые давным-давно угасшие звезды…

Какой уж тут может быть сюжет? Все валится из рук и разваливается на глазах, а то, что держится и как бы радует, безнадежно (читай – без надежды) протезировано. И рыбный чад идет из ресторанов, а не с семейных кухонь. А там, по самым по окраинам, где жизнь, остатки ее, несовместимые с туризмом, все еще теплятся, маяча на улице выстиранным бельем, развешанным на веревке от окна до окна, смотреть особо не на что.

Незыблемыми здесь остались только первоначальные вводные – ограниченный водой со всех сторон участок суши, умопостигаемый (вводящий в соблазн постижения) из-за своей принципиальной конечности (и оконечности).

Венеция удобна еще и оттого, что, в принципе, охватна. Стоит лишь задаться такой целью – пройти вдоль и поперек, изучить ее вширь и вглубь, можно через церкви, можно через рестораны или через историю искусств. Не выйдет лишь изучать город через людей, как единственно возможную нам бесконечность, данную в потенциальных возможностях, поскольку людей-то практически здесь не осталось. Разумеется, все муниципальные службы, от почты и до больниц, работают в штатном режиме, однако собак, привозимых туристами, здесь больше, чем детей и кошек.

Так, впрочем, Венеция и продолжает длить свою межеумочность на новом, постиндустриальном, этапе туристами и через туристов. Перемалывая приезжих жерновами городских возможностей точно так же, как раньше, вечность назад, перемалывала и перераспределяла восточные грузы и южные специи.

Сетовать на это бессмысленно, печалиться не о чем: на наших глазах мир изменился который раз, хоть мы этого и не заметили. Примерно так же меняются люди, которых мы видим каждый день и потому не очень вникаем в цепочки медленно ползущих куда-то изменений. Примерно так меняются улицы, на которых мы живем и которые незаметно становятся другими, покуда мы заняты бытовой суетой. Венеция всегда была королевой изменений, опережая прочий «цивилизованный» мир развитием нравов и социальных технологий. Она умудряется оставаться такой даже теперь, в нынешнем своем желании быть как прежде, хотя бы на видимом уровне.

Аркадий Ипполитов прав – сюда следует ехать не за прошлым, но за будущим, [5] «Так что Венеция, дорогой читатель, никакой не город прошлого – Венеция город будущего, и в Венецию надо ехать будущее изучать, а не рыдать над прошлым – вот что я понял после того, как оказался на венецианской террасе via-á-via с карпаччиевскими дамами…» (Аркадий Ипполитов. Только Венеция. Образы Италии XXI. Москва, «КоЛибри», 2014, стр. 221.) чтобы увидеть старость цивилизации, пластические операции закатного периода, растянутого на десятилетия и даже века.

Нынешний «венецианский текст» не имеет сюжета и конца: диалог Писателя и его гостя может длиться бесконечно, а может быть свернут в любую минуту, ибо нет из него исхода или логического завершения. Это же не кино и даже не телесериал какой-нибудь.

Дискурсы и способы описания вспыхивают светлячками и гаснут, точно свечи, мелькая, покуда разгоряченное сознание мечется по Мерчерии в поисках новых впечатлений: времени осталось не так уж и много, скоро темнеет, и нужно успеть напитать сетчатку, пока кварталы не слились в непроницаемую каменную массу.