Максим Черкас - #LiteraNova. Сборник

Лизанька продолжала спать на моей кровати, и я не возражал. Она вставала очень рано и смотрела, как просыпается солнце за окном. Мы вместе смотрели. Однажды она рассказала мне, почему оказалась на улице. Я тогда подумал, что хоть я и не святой какой-нибудь, но буду исполнять все ее желания. Вот, что бы она ни захотела. Только однажды в пять утра Лизанька взяла своего плюшевого медведя, обняла его и умерла. А я взял телефон деда и позвонил ей.

– Лиза, Лизанька! Ганди молчал не по субботам. А по понедельникам. Слышишь?

Пусть она не ответила мне. Очень важно, чтобы тебя выслушали. Это круче всего.

Я ушел, чтобы никогда у меня не возникло желания плюнуть в свое отражение. Карамелька хотела пойти со мной, но я подумал, что для таксы метро – не самое лучше место для жизни. Поэтому я взял с собой плюшевого медведя Лизаньки.

Однажды в метро ко мне подошел папа. Он спросил, как же я теперь буду жить. Я ответил ему на листке бумаги: «Как Ганди». Если молчать хотя бы раз в неделю, то жить можно.

Моему сыну тогда едва исполнилось девять. Из дома мы выходили редко и зашли в этот магазинчик случайно. Продавец, мрачный морщинистый старик лет восьмидесяти, мне не понравился с первой секунды. Мы холодно поздоровались, и я принялся изучать незамысловатый хлам, выставленный на прилавок.

– Вас интересует что-то конкретное? – спросил старик скрипучим глухим голосом и уставился на меня мутными бледно-серыми глазами.

– Нет, собственно, ничего не интересует. Просто на улице дождь, а сын в последнее время часто болеет, – простодушно ответил я.

– Здесь вам не вокзал, – выпалил старик, отвернулся от меня и переключился на сына. Он оглядел его с ног до головы с таким видом, будто рассматривал неодушевленный предмет. Это было неприятно, и я уже хотел возмутиться. Но вдруг лицо его резко изменилось.

– Хочешь что-нибудь из моих вещиц? – спросил он.

Сын отрицательно покачал головой.

– А ты подумай. Я подарю тебе любую, какую пожелаешь.

Я решил, что старик не в себе, и потянул сынишку к выходу.

– Как давно это случилось? – спросил старик.

– Простите, что?

– Ну как же… носки разные, рубашка неглаженная, волосы грязные.

– Как-то не заметил, – смутился я и еще настойчивее подтолкнул сына к выходу.

– Стойте!

Старик вышел из-за прилавка, подошел к нам, остановился, пошел назад, снова вернулся и неожиданно протянул руку моему сыну.

– Извините за беспокойство. Мы уже уходим, – сухо процедил я и решительно развернул своего мальчика к двери.

– Стойте! – повторил старик.

Я остановился. В голосе его, таком неприятном ранее, зазвенели неожиданно мягкие ноты. Старик вытащил из шкафа странное ветхое одеяло, сшитое из множества разноцветных лоскутов, и протянул его моему сыну.

– Возьми.

Сын удивленно посмотрел на него.

– Я должен… – старик как будто разом разучился говорить, весь как-то выпрямился и стал выше сантиметров на десять, огляделся по сторонам удивленно, будто все это видел впервые. Дверная ручка в моей ладони стала горячей, с улицы ветер принес оранжевый лист клена и осторожно опустил его у моих ног.

– Я должен его отдать, как бы тяжело мне ни было. Понимаете?

Я отпустил ручку, наступил на лист и честно ответил, что не понимаю. Зачем отдавать что-то с таким сожалением? Тем более что речь шла о каком-то старинном пыльном предмете неизвестного происхождения. Но старик не обращал на меня внимания. Он смотрел на мальчика не отрываясь, словно от его решения зависела чья-то жизнь.

– Возьми его. И ты больше не будешь плакать.

– Почему вы решили, что он плачет? – раздраженно спросил я.

Мне не нравилось, когда взрослые дурачили детей. Мой мальчик плакал каждый день. Раз я не мог ему помочь – не сможет никто.

– Мы любим прятаться под одеяло с детства. Проблемы не найдут тебя там, – прошептал старик. – Это волшебное одеяло, самое удивительное из всех, когда-либо созданных на свете. И теперь оно твое.

В отличие от меня мой сын хорошо воспитан. Он принял подарок с благодарностью и, опустив голову, робко отошел в сторону. «Ладно, – сказал я, – бери, раз оно тебе понравилось». А про себя подумал: избавлюсь при первой возможности.

Мы шли домой молча, и я сердился на себя, на старика, на проклятый дождь и нелепую оранжевую осень, пожиравшую мою душу. Я совершенно не представлял себе, как жить дальше.

– Папа, когда люди умирают, они становятся счастливыми? – спросил сын на следующее утро.

– Не все, только самые хорошие.

– Наша мама стала счастливой.

– Конечно, стала, – согласился я, но не был в этом уверен. Я не знал, стала она счастливой или нет. Как я мог это знать? Как плохо, что я не мог этого знать. – Ты хорошо спал?

Сын кивнул. Он спал прекрасно. Ни разу за эту ночь не проснулся от кошмара и не плакал.

Все последующие ночи прошли так же безмятежно. Только однажды он примчался ко мне в спальню сияющий, с головой укутанный в лоскутное одеяло, подаренное стариком.

– Что с тобой?

– Я не знаю… Мне хорошо…

Не понимаю, как такое могло произойти, но внезапно я разозлился на него. Что он знает о жизни? Он-то быстро оправится, вырастет, женится, у него родятся дети. А у меня этого больше не будет. Настоящее счастье дважды не случается. Я это понимал так же ясно, как то, что Земля вращается вокруг Солнца. Мое сердце разрывали иглы, оно съежилось и почернело: я завидовал своему сыну.

– Сними этот ужас. Его нужно выбросить, – сердито сказал я и протянул руку к одеялу. – Даже дворняга не стала бы спать на таком.

Сын вцепился в него изо всех сил и попятился назад.

– Что ты? Папа… Этого нельзя…

– Ты стал слишком много спать, я посмотрю.

– Но под ним я видел маму! Я хочу туда, где она теперь живет!

– Тебе приснится мама и под другим одеялом. Отдай!

– Нет!

– Нельзя убегать от реальной жизни, сынок. Старик ошибся. Только слабаки прячутся от проблем. Немедленно отдай мне эту тряпку!

– Я не могу. Я… ты не понимаешь.

Он прижал одеяло к себе и выбежал из комнаты. Никогда раньше я не кричал на него и теперь чувствовал себя скверно.

Вечером, когда сын уснул, я тихонько вошел в его комнату и подменил проклятую тряпку на новый шерстяной плед. Мальчик прошептал что-то во сне, но, на мое счастье, не проснулся. Утром я вынесу антиквариат старика на мусорку. Возможно, какой-нибудь бездомный подберет его.

Всю ночь я не мог заснуть. За окном выл ветер, бледные тени на стенах тревожно шевелились, душу как будто затягивало в гнилое болото.

Я встал и вышел в коридор. Одеяло лежало на комоде у входной двери. Нелепые разноцветные кусочки, соединенные вместе неумелой рукой. Здесь был и шелк, и трикотаж, и сатин, и даже бархат. Я никак не мог определить, чем оно пахло. В одном месте как будто корицей, в другом – индийскими благовониями, жасмином – в третьем. Чем оно было наполнено, я не хотел знать. Вероятно, внутри него проживало немало насекомых. Я мог не мыть голову неделями, ходить в мятой одежде, носить разные носки или совсем забыть об их существовании, но здоровье моего мальчика было превыше всего. Зачем откладывать дело в долгий ящик? Я взял одеяло и вынес на улицу. Кинув его у мусорного бака, на мгновение остановился: в темноте мне показалось, что неровные обмякшие контуры как будто чуть светились в темноте.