Геннадий Потапов - Николай II. Святой или кровавый?

Не лучше обстояло дело с размещением солдат, заботой о их здоровье. Снова обратимся к письмам: «…Помещаемся мы в летних бараках, народу масса, режим ужасный. Насекомых больше, чем народу. Все время стоят морозы с ветром». «…Обедаем на тех же нарах, на которых сидим и лежим с грязными ногами. Как я до сих пор не заразился, уму непостижимо, теперь у нас большой мороз до –25. У многих отморозились уши, ноги, носы, руки. Я тоже отморозил левую ногу, большой палец…» 132.

Ну и, конечно же, офицеры остались теми же, что и до революции. Точнее, офицеры бывали, конечно, всякие. Но каждый случай дикого произвола передавался из уст в уста, гремел по всему фронту.

9 декабря 1914 года около станции Радзивиллов командир 102‑го пехотного Вятского полка полковник Довбор-Мусницкий встретил двух солдат и набросился на них с руганью. Затем выхватил револьвер и двумя выстрелами в упор тяжело ранил солдат. Самодурство Довбор-Мусницкого, получившего вскоре чин генерала и командование дивизией, осталось безнаказанным 133.

9 марта 1915 года, около девяти часов утра, в Перемышле, тотчас же по сдаче его русским войскам, проезжавший вместе со своим штабом по одной из улиц города начальник 81 пехотной дивизии генерал-лейтенант Чистяков заметил какого-то русского солдата, разговаривавшего с местными крестьянами. Генерал Чистяков «без всякого повода со стороны нижнего чина» и «совершенно неожиданно, по словам документа, – для всех свидетелей (офицеров штаба дивизии), не видевших никакой необходимости в принятии столь суровой меры», избив солдата хлыстом, обратился к сопровождавшему его ординарцу со следующими словами: «Отведи его туда (указывая рукой на пустырь вправо от улицы) и застрели, как собаку». Ординарец-казак, «исполнив приказание начальства», доложил генералу: «Ваше превосходительство, приказание исполнил». Далее следует обычный для царской армии диалог. Генерал: «Спасибо, молодчина». Казак: «Рад стараться» 134.

В феврале 1916 года в 23‑м Сибирском стрелковом запасном полку в Новониколаевске призванный из Барнаульского уезда рядовой Казанцев во время дежурства поставил винтовку, закурил папиросу и отказался назвать свою фамилию командиру роты. Вместо дисциплинарного наказания прапорщик Степанов приказал под угрозой расправы избить нарушителя воинской дисциплины. У Казанцева было сломано 9 ребер и их осколками порвана печень. Вскоре он умер, а прапорщика перевели в другую роту на должность младшего офицера. Произошедшее, согласно информации жандармов, вызвало «большое недовольство» солдат 135.

А в довершение всего с 1915 года в армии снова ввели телесные наказания (на фронте, во время войны!). По-видимому, другие меры воздействия на солдатскую массу к тому времени полностью себя исчерпали. «Это явление – свидетельствовал один из солдат, – осенью 1915 года стало обыденным: секут за то, что вздумается, за самые ничтожные пустяки, часто совершенно безвинных, а то и просто по прихоти начальства. Мы знаем такие роты, батареи и команды, где мало есть телесно ненаказанных и [где все] поголовно биты начальниками этих рот, батарей и команд».

Солдаты часто писали о чувстве безысходности, об угнетающих мыслях о порабощении, вызываемых зверским обращением офицеров с солдатами: «Что-то жуткое чувствуется при переживании всего этого кромешного матершинства, глумления над человеком, слишком ужасно видеть, как бьют, таскают за бороду людей, которым 40 и больше лет» 136.

Положа руку на сердце: кого-то еще удивляет, что в армии «революция» началась с расправ с офицерами? Чего еще приходилось ждать?

А из дому шли и шли письма. И почти в каждом за строчками или прямым текстом стояло: «Мы голодаем…»

Ранее уже говорилось о том, что даже в мирное время крестьяне не могли прокормиться с земли. Постоянные мобилизации резко сократили численность трудоспособного населения деревни. По 50 губерниям и областям страны призванные в армию составили 47,4 % всего трудоспособного мужского населения деревень 137. С каждым годом войны число семейств без работников все более и более возрастало. Вскоре на поля начали отправлять военнопленных, но их было к осени 1916 года всего 1 млн 100 тыс. человек, в то время как армия выгребла из деревень 15 миллионов. Резко сократилось и поступление сельскохозяйственной техники. В России ее производство во время войны уменьшилось в два раза по сравнению с 1913 годом, а поставки из-за рубежа прекратились. В «промышленно развитой державе» даже косы, как оказалось, ввозились из Австро-Венгрии.

Результат? В крестьянских хозяйствах посевная площадь под зерновыми и бобовыми культурами сократилась с 1914‑го по 1916 год с 77,30 млн десятин до 62,28 млн – на 11,7 %. У помещиков посевные площади сократились в этот период с 8,41 до 6,63 млн десятин, то есть на 22,3 % 138. По данным А. М. Анфимова, автора специальной книги о положении российской деревни во время Первой мировой войны, валовой сбор зерна в 1916 году сократился по сравнению с 1913‑м на 27,2 %, товарность уменьшилась на 32,6 %… 139И даже то, что собиралось, попадало в руки спекулянтов-перекупщиков, которые предпочитали припрятывать продовольствие в расчете на повышение цен.

Тогда правительство прибегло к продразверстке – каждая губерния получила определенные цифры поставок хлеба, причем, в отличие от большевистской продразверстки, царская касалась не только хлебопроизводящих губерний, но и тех, которые даже в мирное время ввозили хлеб. Заготовками зерна занимались специальные уполномоченные, но результаты разверстки оказали более чем скромными.

Результатом стало усугубление голода (напомним, что голодала Россия постоянно), который охватил не только города, но и армию. Петроград в ноябре 1916 года вместо 3050 тыс. пудов хлебопродуктов получил всего 465 тыс. пудов, или 15 %, а в декабре вместо 3740 тыс. пудов – только 524 тыс., то есть 14 % 140. Не лучше обстояло дело и в Москве.

Уже в 1915 году народное потребление сократилось на 25 %, а в 1916‑м – на 43 %. Цены на продукты питания по сравнению с довоенным уровнем в том году поднялись в стране в среднем в 3–4 раза. Особенно подорожали одежда и обувь. Стоимость жизни рабочей семьи в связи с дороговизной к февралю 1917 года выросла в 4 раза по сравнению с довоенным временем. В промышленности рабочий день составлял 12 часов, нередко доходя до 14–16 часов. Перегрузка на производстве влекла за собой рост травматизма и заболеваний. В Петрограде заболеваемость рабочих возросла с 0,5 % в 1915 году до 10 % в 1917‑м 141. В 1916 году заработок рабочих был в среднем в 3 раза меньше, чем у служащих на предприятиях, и в 15 раз меньше, чем у директоров и управляющих 142.

Уже в 1915 году начались массовые выступления населения – пока еще стихийные голодные бунты. Например, 17 августа в Петрограде в течение дня в различных районах города, прежде всего рабочих, толпы людей перебили стекла в 103 магазинах и лавках, некоторые из них разграбили. Такие выступления отмечены не только в столицах, но и в других городах и даже поселках по всей стране. В 1916 году, по официальным данным, число таких выступлений увеличилось в 13 раз, с 23 до 288.