Алла Лейвич - Блудная дочь. Исповедь московской путаны

Ночевала я дома. График работы был с одиннадцати утра до девяти вечера. Я выкручивалась, как могла, врала, что учусь в институте, что много работы в школе (я подрабатывала учителем биологии в шестых и седьмых классах до ухода в салон), что у меня появился молодой человек… В семье напряжение становилось невыносимым. Мне приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы заставить себя вечером смыть косметику, собраться и уехать домой. И так могло продолжаться, наверное, долго, если бы не помощь очередного врача.

Мама привела меня к этому психиатру в надежде, что он отправит меня в лечебницу для душевнобольных. По мнению семьи, только сумасшедший мог хотеть уйти из дома и вести себя так, как я.

Но врач (к сожалению, забыла его полное имя), внимательно выслушав меня и маму, сказал другое, когда мы остались одни:

– Проблема ваших с мамой взаимоотношений одна: у вас обеих очень сильный характер. Тебе нужно уйти. Я знаю, куда ты идешь. Не бойся. Другие сломаются, ты – нет. Знаю еще одну девочку вроде тебя… Та ушла бродить по России. Паломничать. Тоже против воли родителей. Тоже думали, что сошла с ума. Ничего, выросла. Прекрасным человеком стала. Я о ней книгу написал даже. Может, и о тебе напишу. Вы с ней одного поля ягоды.

Он сел ко мне ближе и посмотрел в глаза:

– Ты сможешь уйти прямо сейчас? Из моего кабинета?

Я задумалась. В рюкзаке у меня точно был паспорт, и журнал я носила с собой… Была даже телефонная карта на таксофон и пенсионное удостоверение, позволявшее мне, студентке дневного отделения института, ездить бесплатно в метро.

– Да, могу, – ответила я.

– Это хорошо.

Врач написал на бумажке свой номер телефона и передал мне.

– Вот, не потеряй. Позвони, как сможешь. А сейчас позови маму. Поговорю с ней.

Я его не послушалась. Не могла вот так взять и уйти. Дождалась, когда мама, заплаканная, выйдет из кабинета.

Она ничего не сказала мне. До самого метро мы шли молча. Наконец, уже на платформе, она задала мне вопрос:

– Ну, когда уйдешь?

Я собралась с силами и тихо сказала:

– Сейчас.

Ответа дожидаться не стала – медленно развернулась и пошла в противоположную от матери сторону, с мыслью, что больше никогда ее не увижу.

Надо сказать, до прихода в салон я мало что знала о проституции. Иногда по телевизору показывали несчастных замученных девочек и грязные, бедно обставленные притоны. Клиенты, обращающиеся за услугами к «жрицам любви», тоже представали в весьма некрасивом свете. Ведь нормальный человек никогда не пойдет в такое… нехорошее место! И, конечно, мое окружение было уверено, что все женщины, задействованные в этой сфере – больны. Такова была государственная пропаганда. Что же оказалось на самом деле?

Красивые, с дорогим ремонтом квартиры, вышколенные администраторы и… совершенно разные женщины. Были там и красивые, и дурнушки, и умные, образованные девицы из богатых семей, и девочки из поселков… Судеб – неисчислимое множество. Только больных не видела ни одной. Лишь иногда доходили слухи: в таком-то салоне у девочки обнаружен сифилис, взяли на карантин, все девушки проходят обследование, будьте осторожны…

Конечно, так было не у всех. Но организации, не следовавшие негласным законам рынка, быстро исчезали из поля зрения. Либо им «помогали» конкуренты, либо не выдерживали милицейского «ига» с обязательными ежемесячными «взносами». Оставшиеся же старались держать хорошую репутацию и следили за здоровьем своего персонала. 1 1 Речь идет о салонах конца девяностых – начала двухтысячных. Постепенно формат больших борделей сошел на нет, им на смену пришли салоны эротического массажа без интима и так называемые «индюшатники». В «индюшатниках» живут только девушки, обычно 2—3. Иногда с ними в квартире может находиться охранник, но чаще в плане безопасности ограничиваются только тревожной кнопкой с видеонаблюдением. Все контакты с начальством, включая диспетчера, происходят дистанционно, по телефону. Касса перечисляется в конце рабочего дня на карту прямым переводом или через системы «Рапида», «Киви», «Контакт» и т. д. Прием девушек на работу также осуществляется дистанционно (правда, это касается только бюджетных «точек»; в заведениях более высокого уровня назначается предварительное собеседование на нейтральной территории). Разумеется, никто никаких справок от новоприбывших не просит. В лучшем случае, попросят прислать фото паспорта. Сегодня вся ответственность за здоровье (свое и клиента) полностью лежит на плечах проститутки.

Первые две недели я не работала. Наш администратор, Светлана, была женщиной мудрой и быстро сообразила, что девочка к ним попала «нетесаная», а, значит, и дров могла наломать. Поэтому к клиентам меня не пускали, дав возможность вволю «напитаться» салонным духом.

Как же меня тогда все поражало! Энергетика у девушек была исключительная, особенно когда они «работали»: я видела их, обнаженных, врывающихся на кухню за шампанским или конфетами и тут же уносящихся в свои спальни, к клиентам… Красивые, страстные лица с горящими глазами…

Девушки говорили на мате. Не ругались, а именно говорили. Потом уже поняла, что в этой среде мат помогал справиться с постоянным внутренним напряжением, «выбрасывал» во внешнюю среду его излишки. Первое время было трудно преодолеть отвращение – «разговоры» коллег «резали уши». И еще я никак не могла справиться с запахом табака. Курили везде и всегда. Занавески, покрывала, ковры – все было пропитано этим запахом. Но постепенно я ко всему привыкла.

В разных салонах быт был устроен по-разному. В том, куда я попала, девушки жили в отдельной потайной комнате: дверь в нее маскировалась обоями. Выходить без разрешения мы не могли. Вообще, дисциплина была очень жесткой. Обычно нас наказывали штрафами, но если девушка была беззащитна, ее могли и побить. Своеобразным защитным «куполом» служила прописка. Господа сутенеры боялись связываться с москвичками, прекрасно зная, что с ними милиция будет разговаривать по-другому. Но с приезжими, особенно из других стран, не церемонились. И на «субботник» могли пустить, и физически наказать, и «убрать», если возникнет необходимость.

В самом начале своего пути я ничего такого не знала. Всему верила и воспринимала, как должное. Да и более опытные девушки не торопились вводить нас, «зеленых», в курс дела. Вполне возможно, им просто запрещали с нами общаться.

После того как меня рискнули, наконец, «выпустить в люди», то есть дали возможность выйти на показ вместе со всеми, я получила прозвище «медвежонок» – за свою неуклюжесть.

Мне дали какой-то корсет, подчеркивающий грудь, и длинную черную юбку, в которой у меня заплетались ноги, и без того озадаченные десятисантиметровыми шпильками. По сценарию я должна была изобразить нечто вроде восточной красавицы и по просьбе клиента обнажить свою грудь. Именно обнажить , но я тогда еще не чувствовала особой разницы между глаголами «обнажить» и «вывалить», что, собственно, и сделала под неудержимый хохот администратора и того самого мужика. Разумеется, меня он не выбрал, но запомнил надолго.