Array Сборник статей - Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 2

В апреле-мае 1917 года в Киевском университете св. Владимира и Коммерческом институте прошел 3-й съезд Союза чешско-словацких обществ в России, на котором преобладали делегаты от войска (141) и военнопленных (86). Чешские и словацкие колонисты составляли на съезде меньшинство (55). На нем ЧСНС был признан высшим органом освободительного движения и принято решение об учреждении его Отделения для России в составе 30 человек. В одной из резолюций съезда разделялись компетенции Союза чешско-словацких обществ и вновь созданного Отделения ЧСНС для России (ОЧСНС). В Киеве стали действовать две комиссии ОЧСНС военная и по делам пленных. Правление Союза было переведено в Петроград. Его возглавил В. Гирса, который одновременно являлся членом ОЧСНС. В введении Союза оставались «гражданские дела» чешских и словацких колонистов, проживавших в России еще до войны, а вопросы формирования чехословацких воинских частей, военнопленных, финансов, информации и пропаганды передавались Отделению ЧСНС. С этого времени деятельность Союза, хотя и продолжалась, но носила уже достаточно ограниченный характер.

Обобщая вышесказанное, хотелось бы подчеркнуть большую роль, во многом недооцененную, Союза чешско-словацких обществ в России в первые два с половиной года войны. Именно ему принадлежит заслуга в создании Чешской дружины и ее дальнейшем развертывании, сборе средств на дело национально-освободительного движения, выработке и обсуждении идей самостоятельного государства чехов и словаков, а также поддержании связей с российскими государственными и военными органами.

Профессионализм и аналитические способности представителей российского МИД были на высоте, но принимаемые ведомством решения как бы опаздывали, и не поспевали за изменением ситуации в годы войны, а может быть, это происходило в результате нежелания российского внешнеполитического ведомства предрешать события и брать на себя обязательства по поводу послевоенного устройства Европы без соглашений с союзниками по Антанте.

Хотя российские власти далеко не всегда, не сразу и не в полном объеме шли навстречу ходатайствам Союза чешско-словацких обществ, не вызывает сомнений огромное влияние Союза на формирование российской политики в «чехословацком» вопросе.

17 декабря 1914 года в лаборатории доктора Фрица Хабера прогремел взрыв. Стекла на втором этаже особняка вылетели, и стоявшая внизу Клара Хабер увидела вырвавшееся из окон пламя. Она ждала мужа и, конечно, сразу подумала о нём.

Клара в ужасе бросилась в здание и застала ужасную картину. Ее муж Фриц находился в состоянии шока: он, обезумев, бежал по коридору и рухнул без сознания, подхваченный ассистентами. В лаборатории, где произошла авария, возле стола корчился в агонии физик Отто Закур. Его кожа потрескалась, кровь сочилась из всех сосудов. Говорить он уже не мог, только хрипел. Поблизости находилось два ассистента, но они, почерневшие от копоти и контуженные, утратили способность двигаться и соображать. Кларе так и не удалось до них докричаться, и она, преодолевая ужас, расстегнула Закуру воротничок, чтобы хоть как-то облегчить дыхание, но спасти его было уже невозможно. Через несколько минут один из талантливейших физиков Европы умер у нее на руках.

Однако прежде, чем это произошло, Клара метнулась в поисках какой-нибудь аптечки, открыла дверь в подсобное помещение и замерла на пороге… Там, в клетках, беспокойно метались собаки, свинка, две обезьяны, а рядом висели несколько противогазов. В тот момент она испытала шок, осознав, для чего здесь держат этих несчастных. Животные, запертые в неволе, были приготовлены на заклание. Так же, как и бедняга Отто – одаренный ученый, всеобщий любимец, исключительно скромный и доброжелательный человек. Когда-то Закур был оппонентом на ее защите докторской диссертации. Он восхищался Кларой, единственный называл ее «фрау коллега», всегда встречал улыбкой и добрым словом. Больше не будет встречать.

Тогда она поняла: прежняя жизнь кончилась. И раньше ее путь – путь женщины-химика, жены своего талантливого, но вспыльчивого мужа – не был усеян розами. Ей приходилось выслушивать колкие замечания мужчин, терпеть недовольство директора лаборатории и вспышки гнева мужа. Но были и приятные моменты: прогулки на велосипеде, семейные вечера, испытание нового компрессора в лаборатории. А потом наступил 1914 год, за которым последовал 1915 – начало распространения иприта на фронтах Первой мировой войны.

Война уносит лучших, и Отто Закур стал первой жертвой газовой войны, которую начал ее муж. А она еще во что-то верила, верила его словам. Утром того рокового дня 17 декабря 1914, еще до аварии, Фриц сказал ей, оправдываясь: «Я этой войны не хотел. Не я ее начал».

Потом он, ставший вдруг таким чужим, будет испытывать свои препараты на этих несчастных животных, которые вовсе не понимают, за что их обрекли на мучения. И это тоже только начало. Дальше наступит черед множества людей. Сколько их будет? Сотни? Тысячи? Кларе стало страшно. Надо что-то делать, чтобы этого не допустить.

Тогда она вспылила, наговорила Фрицу много колких, обидных слов, требовала понимания, просила образумиться. Но Хабер ее уже не слышал: он совершенно оглох, если можно оглохнуть от собственного триумфа.

Небольшую лабораторию ежедневно навещали генералы и министры кайзеровской Германии. Для наблюдения за первыми испытаниями газов они собрались на небольшом полигоне. Клара Хабер узнала об этом и тоже приехала. Ее дальше не пустили, и она стояла неподалеку и кричала мужу, что это убийство.

– В чем дело? – недовольно спросил генерал. – Чего хочет эта женщина?

– Не обращайте внимания, ваше превосходительство, – подобострастно бросил Хабер. – У нее просто нервный срыв.

Из отдаленной траншеи послышался визг убиваемых животных, тех самых – из лаборатории. Клара заткнула уши и бросилась бежать.

Эйфория Хабера проистекала от этого постоянно подогреваемого правительством чувства своей нужности, исключительности. Конечно, их всех интересовал не сам Фриц – провинциал, выходец из еврейской диаспоры. Гораздо больше, чем он сам, им нужен был его талант. И химик Хабер неотвратимо превращался в Доктора Смерть. Он жаждал исследовательского азарта и славы, а люди уже не интересовали его, они стали для него лишь ступенями этой лестницы на вершину жизни.

Для Клары увиденное 17 декабря было тяжелейшим ударом, возможно – трагической кульминацией всей ее жизни. Только профессионал мог в полной мере предвидеть последствия деятельности Хабера и его лаборатории, но ведь его жена и была таким профессионалом – первой женщиной с докторской степенью по химии.