Кирилл Партыка - Аваллон

С тех пор егерь старался не оказываться в глухих местах затемно. Тем более, что «джип» тот еще не раз мелькал в поселке. Егерь окольно узнал, что ребятки перетирают с местным лесхозом, где бы нарезать деляны. Добычливые участки поблизости уже заняты. Но ничего, для таких место непременно найдется…

До темноты оставалось совсем немного. И, как на зло, ни одного лесовоза. То снуют туда-сюда, как мухи над сортиром, а тут запропастились. Над дорогой повисла пропитанная потаенными звуками лесная тишина. Она неуловимым эхом отдавалась от склона сопки, и казалось, что под темнеющим небосводом вместе с сумерками сгущается таинственный шепот. То ли засыпающие кроны деревьев издавали его, то ли потревоженные людской возней таежные духи, в которых не верил ни егерь, ни сами аборигены, некогда им поклонявшиеся. Теперь аборигены больше бутылке поклонялись. А те, что похитрей да поразворотливей – «баблу». «Деревянные» пересчитывать в «зелень» научились не хуже пришлых лесодобытчиков.

За поворотом дороги на егеря глянул черный провал в стене зарослей. Старый зимник, ведущий через падь к поселку. Если свернуть на него, дорога вдвое короче. Но егерю сворачивать не хотелось. Он остановился, достал сигареты, неторопливо закурил. Отсыревшая «Прима» затрещала, вспыхивая искрами.

По старому зимнику почти никто не ходил и не ездил. Его пробили лет десять назад на месте старой охотничьей тропы. Охотиться в этих местах стало особенно не на кого, кроме зайцев и прочей мелочи, тропа заросла, но так и подзуживала проложить короткую дорогу. Леспромхоз, который тогда еще не окончательно развалился, взялся за дело.

Еще в самом начале, когда принялись рубить просеку, старый промысловик, который здесь родился и прожил безвыездно, подошел к старшому и завел какой-то смутный разговор. Дескать, не надо бы этого делать. Почему? Старик мялся, смотрел в землю: не надо и не надо, и все тут… В конце концов старшой вытянул из него: мол, место нехорошее, аборигены его обходят, потому и тропу давно забросили. Происходят там, в глухой середке пади, странные дела. Плохое там иногда случается. И незачем туда без нужды соваться, чащу тревожить.

Старшой, из местных, эти сказки слыхивал не раз. Он похлопал охотника по плечу: шел бы ты себе, дед, и людям голову не морочил!

Дорогу проложили, попользовались ею года три, а потом ездить перестали. Сказки сказками, но водители говорили, что и в самом деле что-то неладно в тех местах… Насчет пропавшего лесовоза следствие сделало свои выводы. Но шоферам они были до лампочки. С тех пор по зимнику ходили только петли на зайцев ставить, да и то не часто.

Егерь потоптался в раздумье. Сплюнул. Высшее гуманитарное образование имеем, а мурашечки по спине все равно бегают. Ну, случалось кое-что… Так мало ли в тайге чего случается, что запросто не объяснишь. Не в чертей же верить и здешних духов! У костра ночевать без теплой одежки прохладно, а по лесовозной дороге еще топать и топать. (И не известно, не караулит ли кто за ближайшим кустом с «Сайгой» на взводе.) По старому зимнику хоть заполночь доберешься, и засаду там никто устраивать не станет. Сколько хожено по тайге за эти годы! Кроме медведя, тут и опасаться некого. Но медведь сейчас, в разгар осени, не опасен.

Егерь тщательно затоптал окурок и направился к черному провалу в зарослях.

Чем дальше он шагал, тем становилось темнее и тише. Будто не вечер был тому причиной, а что-то иное, витавшее над глубокими колеями старой дороги. Егерь ступал осторожно, вглядываясь в густеющий сумрак. Наконец не выдержал, достал фонарик. Узкий луч электрического света запрыгал по колдобинам, по косматым стенам зарослей по сторонам. Егерь усмехнулся: сократил путь, называется. Что по окольной было топать, что по этим буеракам брести! Но поздно возвращаться.

Егерю не впервой было хаживать затемно по глухим лесным дорогам. Не пугали его ни тени, ни шорох за ближними кустами. Но сейчас на душе стало тревожно, будто перед грозой. Мрак сгущался над зимником, а вместе с ним и какое-то непонятное томление. Сзади пришла волна прохладного ветра. Егерь прислушался. Странный это был ветер. Он взъерошил волосы на затылке, проник под энцефалитку, но не шевельнул ни единого листа, не заставил качнуться ни одну ветку. Этот диковинный ветер словно подталкивал: иди…

Ничего другого и не оставалось. Метров через сто впереди вдруг возник и разгорелся неяркий свет. Он пробивался сквозь гущу ветвей, падал под ноги молочно-белыми, дымными полосами. Егерь замер. Когда сияние окрепло, он увидел справа, совсем рядом, какую-то шероховатую поверхность, вертикально уходящую ввысь. А, приглядевшись, понял, что это гигантский ствол дерева во много обхватов, похоже, кедра, но такого, какие в этих местах извели давным-давно. Лишь глубоко в тайге, за много километров, егерю доводилось встречать похожие реликты.

Сияние разгоралось. Стало видно, что слева от дороги высится ствол другого такого же великана, а дальше необъятные стволы выстраиваются один за другим, словно неправильная колоннада, и пространство между ними все наливается и наливается белесым свечением.

Тишина взорвалась странным звуком. Егерь едва не присел от неожиданности. Опытное ухо подсказало, что это крикнула какая-то птица. Но он знал наверняка, что птиц с такими чужими, пронзительными голосами в этих краях отродясь не водилось. Высоко над головой лениво захлопали огромные крылья, крона лесного гиганта отозвалась недовольным бормотанием, и неведомое пернатое, всколыхнув мощными взмахами воздух, взмыло в непроглядную высь.

Ничего подобного здесь быть не могло: ни тысячелетних деревьев, на месте которых даже пни давно сгнили; ни птицы Рух, приблудившейся из арабских сказок; ни света в ночи, исходящего ниоткуда. Егерь попятился. Из сияния вдруг поползли клубы тумана, стелящегося у самой земли, приблизились, лизнули сапоги. Егерю показалось, что перед ним начинает распахиваться некое невидимое до той поры пространство, залитое нездешним светом, чуждое, пугающее. Он повернулся и, не раздумывая, бросился бежать.

Проваливаясь в дорожные колеи, спотыкаясь и падая, он не заметил, как вновь сгустилась непроглядная темень, погасив далеко позади неведомое сияние. Он все бежал и бежал по заброшенной дороге, мечтая лишь об одном: побыстрее выбраться обратно на лесовозную грунтовку. Плевать, сколько придется по ней топать; плевать, даже если за каким-то кустом притаилась засада. Выходило, что слухи про «нехорошее место» возникли не от избытка выпитого самогона.

Егерь долго бежал, ничего не замечая вокруг. Наконец, выбившись из сил, остановился. Его окружали привычные низкорослые заросли, над которыми угадывались верхушки черных кольев: стволы погубленных пожарами деревьев – обычных, а не из Берендеева царства.