Олесь Донченко - Лукия

— Матушка Раиса, а откуда вы все это знаете?

— Из книг, девочка. Из книжек, в которых описано житие каждого мученика, каждого святого...

— А я могу читать эти книжки?

— А почему же нет? Хоть и слабовато, а грамоту все же знаешь. Завтра я тебе дам такую книжку, но читать ее будешь лишь по праздникам — работать надо, а не читать.

Обещание свое матушка Раиса исполнила. Она дала Лукии не одну, а несколько замусоленных, растрепанных книжек. Тут были и «Житие святой мученицы Серафимы», и «Святой Симеон-столпник».

Был воскресный день. Вернувшись из церкви, Лукия взялась за книжки. Начала с «Жития Серафимы», потому что в этой книжке было много рисунков. Читала по складам и вначале не все понимала. Пока прочтет какое-нибудь длинное слово — забудет два предыдущих. Но читать не бросала, с каждой страницей все больше углублялась в книжку. Какой-то священник или игумен, сочинявший «жития», придумал для Серафимы адские муки. Знал игумен, что проверить его писания невозможно, что Серафимы такой никогда и не было на свете.

Затем Лукия прочла книжку о Симеоне-столпнике, в которой церковные «историки» придумали для него еще большие страдания. Эти писания глубоко ранили детское сердце. Девочка стала тихой, задумчивой. Все ее существо как бы окутала незримая пелена грусти. Сквозь эту пелену все реже прорывались веселое детское слово, улыбка, шалости... В церкви Лукия опускалась на колени и старалась стоять так долго-долго, пока от усталости не начинало дрожать все тело и болеть спина. Нет, никогда-никогда не будет она походить на Серафиму — вот чуточку заболели колени, а она уже подымается на ноги. Нет, она большая грешница, она страшится мук... Но ведь вечный огонь и кипящая смола еще страшнее. Не зная, как быть, Лукия шепотом повторяла перед образом Марии:

— Святая богородица, радуйся на небеси, на земле и под землей.

Это была излюбленная молитва Лукии — в ней все ясно, все просто и коротко. Лукия хорошо помнит, как крепко ей досталось четками от матушки Раисы, когда, разучивая молитву «Отче наш», она вместо «хлеб наш насущный» сказала «хлеб наш покушал». До чего же больно стегают эти четки!

Была у Лукии еще одна любимая молитва, которую она как-то услышала в церкви от старой убогой старушки. Старушка стояла, опираясь на палку, и все время шамкала:

— Суси святый, матерь бога, аминь... Суси святый, матерь бога, аминь...

Но что все эти молитвы! Вот если бы и вправду стать мученицей Серафимой или святым Симеоном-столпииком, жить на столпе. Сбегутся люди. Станут спрашивать: «Что с ней?». Мальчишки будут камушки швырять, насмехаться, а из церкви выйдет священник и скажет:

— Не трогайте ее, это Лукия-столпница. Она будет жить на столпе, пока столп не сгниет под нею...

А может быть, лучше поступить так, как святой Иоанн: зарыть себя но пояс в землю? Девочки прибегут позвать ее играть в кошки-мышки, а Лукия им ответит:

— Разве не видите, что я сама себя в землю закопала?

— Ты что это, с ума сошла? — испугается Оленька. Да так ее за нос хватит, что даже слезы выступят.

— Ну-гляди же, — погрозит ей Лукия, — вот стану святой! Вырву тебе тогда твои космы!

«А кто же меня тогда кормить будет? — думает девочка. — Может, матушка Раиса? Как бы не так! Она кусочка хлеба не принесет, скажет: «Ты лентяйка, фараонка, из земли торчишь, ничего не делаешь, а я тебе должна еду носить!»»

Вздохнув, Лукия признается, что, наверно, матушка Раиса действительно имеет основание так сказать...

За окном расцветает весна. Во дворе приюта стоит черешня в цвету. Пригретые теплом весеннего солнца, гудят пчелы. С далеких неведомых полей, из лиловых лесов во двор приюта залетает шаловливый ветерок. А девочки сидят в душной комнате. С каждой минутой в корзине вырастает куча мягкого пера. Двадцать пар детских рук работают быстро, сноровисто. Поспеть бы ко «дню ангела» старой графини, ей надо приготовить в подарок две мягкие теплые перины.

Ой, до чего же ноет спина. А ноги совсем занемели — подняться бы, вскочить на подоконник, распахнуть окно. Выбежать во двор, стать под цветущую черешню, прищуриться и слушать тонкое жужжание пчел.

Лукия не в силах совладать с собою. Она бросила быстрый взгляд на дверь — матушки Раисы нет» Девочка вскочила, кинулась к окну, мигом поднялась на подоконник и открыла форточку. В лицо ударил теплый игривый ветерок...

Матушка Раиса не позволяла окна открывать — надо на перо смотреть, а не во двор глядеть. Знает она своих воспитанниц: влетит пчела, тогда все, забыв о работе, только на нее и будут смотреть. Но открытой форточки матушка Раиса даже не заметит. Мгновение — и Лукия уже сидит в кругу своих подруг.

Но тут произошло совершенно непредвиденное. Вдруг куча нащипанных перьев вихрем поднялась из корзины, разлетелась по всей комнате. Девочки ахнули. Глядели испуганными глазами на дверь — что-то теперь будет?

Матушка Раиса словно почувствовала, что произошла какая-то неприятность, и быстро вошла в комнату. Перья еще кружились под потолком, медленно оседая на пол, на карнизы, на печку...

— Кто открыл форточку? — едва сдерживая себя, спросила ледяным голосом матушка Раиса.

Девочки молчали.

— Кто открыл форточку? — повторила воспитательница. Ее губы дрожали. Даже волосатая бородавка на подбородке, как казалось Лукии, с каждым мгновением все больше увеличивалась и шевелилась, точно живой омерзительный паук.

— Ты открыла? — крикнула матушка Раиса. — Ты?

Костлявый кулак матушки обрушился на голову первой подвернувшейся ей под руку девочки.

Лукия вскочила с места.

— Не бейте! Это я! Я открыла! ,

Казалось, матушка Раиса даже остолбенела в первое мгновение.

— Ты? Святоша? Жития святых читаешь! Ах ты фараонка!..

Она медленно успокаивалась, привычно дергая пальцами четки. Но в зрачках не погасали зловещие зеленые огоньки, которых больше всего всегда боялась Лукия.

Матушка Раиса еще раз посмотрела на развеянные перья и почти шепотом процедила:

— Сегодня ляжешь спать на отдельную кровать.

У Лукии побелели и задрожали губы. Расширенными, круглыми от испуга глазами она смотрела на свою воспитательницу.

Десять кроватей стоят в комнате тесно, одна к другой. На каждой из них спят по две воспитанницы. Одиннадцатая кровать стоит отдельно, в дальнем углу комнаты. На ней постоянно никто не спит,

Лукия хорошо знала, что это значит — лечь в отдельную кровать. Это считалось наиболее тяжким наказанием в приюте. Это было безмерно страшнее нескончаемых поцелуев бороды бога, страшнее самой трудной работы, даже голода.

Ночью, когда все уже спали, матушка Раиса подходила к отдельной, одиннадцатой, кровати, тихонечко сбрасывала одеяло с очередной «преступницы». Просвистев в воздухе, лозина вдруг огнем обжигала сонную девочку. Летом лозину заменял пучок свежей крапивы, и утром жертва матушки Раисы подымалась с постели вся в пузырях, которые покрывали тело.