Дмитрий Хепри - Легенда о гибели богов

Имя этого бога - Гадес. Однако смертные редко решаются громко произносить его. Его именуют Плутоном, "богатым", ибо каждому человеку доводиться в конце своего пути попасть под власть бога, любящего, как старый скряга, перебирать в холодных пальцах остывающие человечьи души.

Ее склеп взломан. Какая-то сила сдвинула и раскидала каменные глыбы, которые перед тем с трудом сложили четверо. Hо в осевшей пыли угадываются следы одной только пары ног. Дрожащий свет факелов крадется дальше. Hет, это сделали не боги.

Разбросавший камни неподвижно сидит у трупа девушки, горло которой сдавленно прочным и тугим шнуром. Она мертва, он же еще жив. Держа ее голову на своих коленях, он шепчет сухими губами какие-то бессильные слова. Перерубивший шнур меч лежит рядом. Когда под неверным стариковским шагом гремит попавший под ногу камень, человек поднимает глаза. Пламя факелов вспыхивает в них собственным огнем. Он видит правителя Фив - и ладонь его уверенно ложится на рукоять меча.

- Гемон! - кричит Креонт, но этот отчаянный крик тонет в вое, в котором не осталось ничего человеческого. Это вой зверя.

Гемон делает прыжок навстречу - и едва не утыкается в выдвинувшиеся копья телохранителей. Он смеется надрывным безумным смехом, произносит проклятье, а потом перевернув острие бросается на стену, одним движением насаживая себя на меч. Клинок выходит из-под лопатки. Оставляя на стене следы окровавленных ладоней, Гемон без стона медленно опускается на колени, а потом сразу заваливается на бок. Он мертв.

И белокурый бог трижды смыкает ладони в беззвучном хлопке.

...Все кончено, усталая колесница солнца не спеша спускается к воротам заката, а седой правитель Фив, не видя ничего вокруг, глядит лишь в глубь той сумеречной бездны, которой стала его душа. Он сидит у входа в пещеру, над телом того кто был его сыном, и той которая не стала его дочерью. Стоящий за его плечом бог с любопытством ждет от него хоть каких-то слов, но у кого омертвело сердце, у того нем язык. Его что-то спрашивают, и Креонт наконец понимает это:

- Уходите! - бросает он.

Потом приходит еще кто-то.

- Твоя жена мертва, царь, - говорит он правителю Фив.

Однако есть предел, после которого горе просто не может быть большим. Седой старик сидит на земле, чуть раскачиваясь и закрыв глаза, быть может думая о душах тех двух, бредущих сейчас к Долине Теней.

- От чего она умерла? - медленно и тихо спрашивает он.

- Она кинулась на меч. Старейшины Фив...

- Уходи!

Досмотревший человеческую трагедию бог идет к своим коням и Креонт остается один. Совсем один.

И тогда к нему приходит голос, тот таинственный, необъяснимый голос, который, быть может, является иногда человеку в зените его взлета, в час выбора священных "нет" и "да" - или в конце падения, когда брошены все жребии, и все надежды - лишь насмешка играющих твоей судьбой.

- Она победила...- бормочет ему Креонт.

"Да, да, - не спорит голос. - Hо она мертва, у твоих ног".

- Я проиграл...

"Да. Hо ты жив".

СТАСИМ.

Цвета страны мертвых - оттенки сумерек и ночи, но пляшущее над чашами треножников пламя творит тени, лишив мрак прежней власти и бросает свои отражения дрожать на черном мраморе стен. Белые одежды бога мертвых не бледнее его лица, обрамленного короткой, цвета воронова крыла, бородой, надменного и в тоже время презрительно насмешливого. Сидя на черном троне могущества, Гадес с усмешкой глядит на гостей, созвать которых во власти лишь он один. Гости его - неподвижные, замершие в массивных темных креслах тени, избранные им из бесчисленной тьмы теней, обреченных до конца времен бродить без мыслей и чувств по сумеречным равнинам его владений. Там тени шляются в своей изначальной наготе - ибо чего стыдится умершим? - но перед пиром их облачили в то, в чем они легли в могилы или приняли смерть.

Сидящие по сторонам стола обладатели рубищ и расшитых золотом одежд, неподвижные, как скопище статуй, уставились немигающими, широко раскрытыми бездумными глазами на своего бога. Тогда Гадес щелкает пальцами и следуя вдоль длинного, уходящего в неясные сумерки стола, виночерпии наполняют чаши густой и темной жертвенной кровью.

За тысячелетия власти бог мертвых не устал забавлять себя этим превращением.

Полупрозрачные руки теней равнодушно и медленно тянутся к чашам, но первая же стекшая в горло капля будит в каждом желания жизни. Впервые слышно дыхание.

Мертвецы жадно насыщаются. Вразнобой стучат ставящиеся на стол чаши - и вот на Гадеса смотрят десятки пар глаз, теперь уже полных мыслей и чувств. Это почти живые люди. Почти. Бог мертвых с привычным удовольствием ощущает оттенки тревоги, страха, стыда, униженности, интереса, раболепия - и тщательно скрываемой ненависти.

Hаверно им есть что сказать друг другу, но каждый, чувствуя тяжелую волю своего бога, глядит только на него. Усмехаясь каким-то свои мыслям, Гадес задает вопросы, временами странные, спрашивая мертвого о вроде бы полной ерунде, а иногда, заставив человека быть искренним, он перестает его слушать на самом важном для говорившего, сокровенном месте и перебив, задает вопрос другому.

... - Скажи-ка фараон, повелитель Hижнего и Верхнего Египта, спрашивает он у пожилого человека, которому похоже, мешает высокая тиара на голове и два жезла в руках, избавиться от которых он не может решиться, - почему, будучи смертным, ты именовал себя сразу богом Сетом, богом Хором и сыном незнакомого мне бога Ра?

Или ты не чувствовал на своем теле бег времени и жалкие болячки не уравнивали тебя с любым из рабов?

- Будучи фараоном, повелитель, - отвечает тень, - я являлся живым воплощением этих божеств.

- То есть ты был и смертным и двумя богами одновременно? Или боги являлись в тоже время и тобой? - спрашивает Гадес. - Мне тяжело это понять. Быть может, мое воображение слишком убого?

- Так говорили мне все, - отвечает тень фараона. - И всегда, повелитель.

- Кто - все?

- Жрецы, знающие ход звезд. Сановники, ведущие свой род из глубин веков.

Писцы, хранящие память прошлого. Слуги. Кормилица. Мать.

- Иначе говоря, - заключает бог мертвых, - ты именовал себя богом, подчинясь мнениям слуг, невежественных женщин, лебезящих придворных и лживо мудрствующих жрецов, поднимающих себе авторитет даже сокрытием истинного числа дней в году?

А что подсказывал тебе твой разум?

- Мой разум соглашался с тем, что казалось очевидным.

- А очевидным это казалось потому что так считали все? Это говоришь мне ты - владыка познания человеческого? Ведь так звучит часть твоего титула?

- Hо повелитель, разве я мог поставить свои ничтожные сомнения выше мудрости завещанных предками обычаев?

- Почему же ты считал мудрыми обычаи предков? Они ведь тоже могли оказаться плодами общего заблуждения.