Ася Пекуровская - Когда случилось петь СД и мне (С Довлатов)

В НЕИЗВЕСТНОМ НАПРАВЛЕНИИ

Может быть, день клонился к вечеру. Но в жаркой полутьме, где мы сидели полураздетыми и говорили, было по-прежнему тяжко. По-прежнему нас клонило ко сну, но не хотелось выходить наружу, ибо снаружи было только одно сплошное теплое море дождя, в, котором медленно и в неизвестном направлении плыли мы в глубоком трюме огромного черного дома.

Борис Поплавский

Птица тем и завораживает, что всегда в полете. У нас нет науки о досугах. Книжники от Аристотеля до Ломоносова, от Ломоносова до Гончарова, а уж после Гончарова - что и говорить, что там спрашивать, молчат, слова в простоте не скажут. "Досуги" не подпали, дескать, "под ферулу риторики", глаголит век девятнадцатый, железный. А что если бы подпали? Тогда не было бы такой сумятицы. Тогда досужий человек, будучи волен делать, что ему заблагорассудится, знал бы, как избежать скуки, которую человечество встречает с бесстрашием вместо того, чтобы отвергнуть хотя бы по мотивам вкуса.

Наш анклав не нуждался в ферулах. Меры по борьбе со скукой составляли и тему, и существо нашего досуга. Когда Рому Каплана приветствовали знакомые: "Привет, старик. Как дела?" Рома сосредоточивался на предмете разговора и уточнял: "С деньгами или без денег?" Досужий Сережа готов был не только сражаться с предложенным стереотипом, как это делал друг Рома, но и опережать события.

" - Скажите, Люда, возле вашего дома есть лужа? - спросил Довлатов, когда мы въехали на Исаакиевскую площадь.

- Не помню... А зачем лужа?

- Очень важная деталь. Если есть лужа, я выскакиваю из машины первый снимаю пальто и небрежно бросаю его в лужу, и вы проходите по ней, как по ковру. Помните в 'Бесприданнице?' Этот жест входит в программу обольщения и действует безотказно. Проверял сотни раз.

- Сколько же у вас пальто?

- Одно, но ему ничего не сделается. Смотрите, какая царская подкладка. Нейлон под горностай. Только не вздумайте говорить, что это дешевый трюк. Будто я сам не знаю." (Из воспоминаний Люды Штерн)

Наш досуг был нашей мечтой. В реальной жизни все могло обстоять куда более прозаично.

" - Как и в какое время он обычно писал? - посмертно вопрошает интервьюер Арнольд Малиевский Лену Довлатову.

- Сергей барином не был, - поступает ответ. - Работал в трудных условиях." (Дальше идет добросовестное перечисление "трудных условий").

Так что же такое был наш досуг? После удачной бомбежки Берлина союзными войсками был восстановлен, будучи, разумеется, сначала разрушенным, некий долгий документ, который коснулся, среди прочих и более важных дел, понятий "досуга" и "досужего". И что же поведал нам пострадавший от советского вторжения в Берлин вполне несоветский и даже не славянский автор?

"Досужий, - пишет Макс Фасмер в документе, педантично названном в отсутствие досуга "Этимологическим Словарем", - значится в Болгарском обиходе как "проворный и заботливый", а в украинском как "пожилой, крепкий". А вообще пошло это по сути восхитительое слово от сербохорватского "досег" ("граница") и русского "досягать".

Короче, то, что достигнуто, то и есть досуг. Так было у наших предков, так и будет во веки веков. Аминь. Однако, в советских словарях "досуг" отразил агонию заказывающего их режима.

"Досуг", - читаем мы в словаре Академическом, главнейшем, есть "время, свободное от работы, занятий, каких-либо дел".

О каком это времени можно сказать, что оно свободно от работы, занятий и каких-либо дел? Скажем, читаем у Мандельштама: "Отчего ты все дуешь в трубу, молодой человек? Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек" и, вполне естественно, задаемся вопросом.Идет ли там речь о времени, свободном от работы, занятий и каких-либо дел, то-есть досуге, или о времени вовсе не свободном от работы, занятий или каких-либо дел, то-есть о не-досуге? Короче, со словом "досуг" и его определениями всегда была путаница. Но вот явились наши сверстники и внесли ясность в то, над чем бились славянские и неславянские братья, их родственники, наши отцы и их шурины. "Досуг", провозгласили мы, это время, которое исчерпывается нашей свободой от работы, занятий и прочих дел, которая в сущности и является нашей работой, занятиями и всеми прочими делами. Мы - дети неизбывного досуга, и продукт нашего досуга обещает быть ко всем прочим прелестям работой, занятиями и делами всех тех, кто есть мы и не есть мы.

Досугу обучал Сережу Женя Рейн, который, обмакнув перо в иллюзион экстравагантных затей, объединил и таланты, и поклонников по одной цеховой принадлежности любителей "досуга". Например, он явился архитектором биографии московского композитора, Никиты Богословского, разумеется, не в той ее части, где тот являлся председателем Союза Композиторов, в чьей упряжке проскакал долгие леты, а в той части, где, в отличие от прочих кавалеров упряжки, Богословский обладал неограниченным досугом и столь же необъятным талантом им заражать ближнего.

- В ненастный ноябрьский вечер, - лениво повествует еще не сбившийся на московский ритм поэт питерского засола Евгений Рейн, - журналист Бахнов в компании своего товарища, тоже журналиста, Костюковского, собираются в питер по делам службы. Посидев, как водится, на дорожку, оба энергично атакуют свои кожаные портфели типа дипломат, надвинув предварительно по новенькой замшевой кепке на затылки и вдев четыре ловких руки в рукава столь же новеньких курток из овцы канадского воспитания, какие были в ту пору модными в Москве, они оба, как по команде, бросаются к телефону, который к тому времени уже начал звонить. Никита Богословский, которого поднявший трубку, опередив Костюковского, Бахнов узнает по голосу, просит о дружеском участии. Нельзя ли, спрашивает, привезти к перрону одну поклажу для передачи теще, чей муж всенепременно встретит их на вокзале в Ленинграде. "А какую, собственно, поклажу?" спрашивает Бахнов внезапно севшим голосом. "Дамское барахло. Лингерия, бюжетерия. Моей теще всегда недостает чего-то из гардероба", звучит бодрый голос на другом конце провода. Как того и следовало ожидать, Бахнов немедленно соглашается, хотя чувствует, как в сердце его вонзается игла недобрых предчувствий.

Подходя к перрону мягкого вагона, они издали завидели вальяжную фигуру Богословского, что-то объясняющего служителю железнодорожного транспорта, распахнув доху с проглядывающим с изнаночной стороны зверем редкой бобровой породы. Рядом с Богословским скромно покоится кованный сундук образца времен Очакова и покоренья Крыма, с отбитыми углами и забитым фанерой дном. По всей видимости, проводник отказывается принять недвижимость в сферу своего влияния, однако к моменту, когда Бахнов и Костюковский поравнялись с собеседниками, за околышек путейской фуражки отправилась некая хрустящая ассигнация, в связи с которой проводник настроился больше не перечить хозяину сундука. Вскорости богословская поклажа заняла пространство, отведенное пассажирам двухместного спального вагона для помещения ног, оставаясь в состоянии безмолвной замкнутости до конца пути, который, как известно, был не длиннее того, что был проделан не бесславно, хотя и в проти-воположном направлении, известным путешественником Радищевым.